После возвращения с моря я в первый раз был записан на увольнение и в очередное воскресение, после обеда, стоял в строю увольняемых. Прослушав обычный в таких случаях инструктаж дежурного и получив заветную увольнительную до 24 часов, отправился в город.
В группе уволенных с нашей ПЛ самым старшим был наш боцман, Петр Андреев. И его не малая для меня должность, и редкое для моряка срочной службы звание не могли не вызывать у меня к такому «годку» двойное уважение. Был он невысокого роста, коренастый, веселый, разбитной парень.
Как я уже слышал от нескольких наших матросов второго года службы, не дурак выпить за счет «молодых». Поэтому когда он уже за КПП подошел ко мне и стал намекать, что первое увольнение надо бы обмыть, я особо не удивился. Но денег на выпивку у меня с собой не было, и я сказал, что на мели, но в следующее увольнение, после получки, обязательно «обмою».
Андреев без всяких амбиций похлопал меня по плечу и сказал: «Я вижу, ты парень нормальный, в следующий раз обмоем, а сейчас пойдем, пропустим по кружечке пива - я угощаю»!
Мы зашли в первую попавшуюся столовую, Петр заказал две бутылки «Рижского» пива, достал воблу, одну из тех, что нам «для аппетита» давали на ужин в море, и мы с удовольствием выпили.
После столовой мы расстались - он пошел по своим делам, а я решил посетить Лиепайский художественный музей, а к вечеру пойти в парк Райниса на танцы. Вход в музей для матросов был бесплатным, чему я обрадовался, так как не знал, хватит ли моих денег, чтобы купить билет на танцы.
В раздевалке музея скучала пожилая латышка, предложившая мне самому повесить шинель. В залах музея народа почти не было, и я подумал, что ни в Русском музее, ни в Эрмитаже так не бывает. Конечно, и музей был классом пониже, но посмотреть было что. Была и русская классика, и неизвестные мне латышские художники. Я с удовольствием и обстоятельностью обошел все открытые залы и пожалел только, что нет денег, чтобы купить проспект музея.
Вышел из музея я около пяти, мартовское солнце успело растопить проталины вокруг деревьев бульвара, на крышах и асфальте снега уже не было, а голубизна неба ясно свидетельствовала, что скоро настоящая весна. А там и конец стажировки, сулящий совсем другую, веселую и интересную, курсантскую жизнь в Ленинграде.
Денег на билет мне хватило, и вскоре я уже стоял в танцевальном зале, недалеко от входа, заинтересованно разглядывая присутствующих девушек. Не в пример клубу, где матросов обычно было в несколько раз больше, чем девчонок, и где нереально было пробиться к любой юбке, если ты не «годок» со всеми регалиями или не голливудский красавчик, здесь сохранялся относительный паритет.
А главное, симпатичных молодых девчонок было немало. Мне понравилась одна высокая стройная блондинка, стоящая справа от оркестра. Некоторое время я наблюдал за ней. Она отказала пригласившему ее чернявому худенькому пареньку, а вскоре пошла танцевать со знакомым мне матросом из соседнего экипажа. Видно было, что парень стеснительный и, танцуя, даже не пытается с девушкой заговорить. Она тоже танцевала с достаточно постным лицом.
На следующий танец - заиграли мою любимую мелодию «Брызги шампанского» - и я пошел приглашать. Девушка согласилась и улыбнулась в ответ на мою улыбку. «У вас хорошо получается», - сказал я - «Наверное, ходили в танцевальный кружок»? «Нет, я специально не училась, но танцевать люблю», - ответила девушка с заметным латышским акцентом.
Мы разговорились и, когда закончился танец, я, подведя ее туда, где она стояла, спросил: « Если мы здесь продолжим разговор, это вас не стеснит»?
«Нет», - сказала девушка просто и добавила: «Меня зовут Лайма».
«Извините, что, не успев познакомиться, уже провинился, не сказав первым, как меня зовут! Я – Юра Бахарев». «И обязательно называть с фамилией»? - тут же подкусила Лайма. «Да нет же, конечно, это я от смущения, что провинился»!
Следующим объявили белый танец, и Лайма пригласила меня. Мы танцевали танго под какую-то незнакомую мне мелодию, и девушка сказала, что это музыка латышского композитора. В ответ я рассказал, что сегодня я первый раз в городе и успел сходить в местный музей. Лайма спросила, как мне там понравилось.
Я ответил, потом стал рассказывать о себе: что я из Ленинграда, здесь на стажировке, а с первого сентября начну учиться в Военно-морском инженерном училище, что интересуюсь живописью и у меня хорошая коллекция открыток французских и русских художников. Лайма рассказала, что в этом году оканчивает школу, и хочет поступать в педагогический институт.
Разговаривая и танцуя, мы непринужденно перешли на "ты" и около 22-х часов Лайма сказала, что ей пора уходить, так как родители не разрешают ей возвращаться позднее 23-х. Я попросил разрешения ее проводить и уже через пятнадцать минут мы шли тротуару, по знакомой мне дороге в сторону музея.
Девушка мне определенно понравилась, и в уме я прикидывал, когда смогу в очередной раз пойти в увольнение. Получалось, что никак не раньше второго воскресенья апреля. На этот день мы и договорились встретиться в семь вечера на танцплощадке. Мы подошли к ее дому и скромно попрощались.
Я своевременно и без замечаний прибыл из увольнения, о чем с достоинством доложил мичману Красикову, дежурившему по казарме.
«Судя по возвращению - после 23-х часов и вполне трезвым - были долгие проводы! Понравились туземки»? – беззлобно посмеиваясь, спросил мичман.
«Всё-то, Вы товарищ мичман, с лету рубите! От Вас ни чего не скроешь»! - Подхалимски ответил я, - « А вот если вы меня на апрель запишите на увольнение во второе воскресенье, то я на сто процентов буду уверен, что начальник не только мудрый, но и заботливый» .
Красиков вытащил из кармана кителя записную книжку с вложенным карандашиком и что–то пометил там. «Ну, а почему нет! Тем более, может статься, что ты еще вернешься через пяток лет сюда моим начальником!»- пошутил он привычно.
На следующей неделе я узнал, что в мае лодку предполагают поставить в док для подготовки к автономному походу, который намечают на лето, и в ближайшие недели выходов в море не будет. Значит, с учетом обещаний Красикова, предстоящее свидание превращается из моего желания во вполне достижимую реальность.