Записки Шлиссельбуржца - 36

XIII.

Видя такое внимание начальства, мы ополчились против самого больного места наших огородов -- против высоких заборов.

Когда я говорю "мы", под этим обыкновенно разумею какое-нибудь коллективное мероприятие, предпринятое по взаимному соглашению. С тех пор, как стало возможным устраивать такое соглашение путем взаимных переговоров, мы обыкновенно решали каждый за себя, что такие-то и такие-то лица, наиболее заинтересованные в задуманной реформе, позовут разом начальника управления и, путем устного убеждения, начнут воздействовать на него в желаемом смысле. Чем больше было количество лиц, позвавших его, тем вернее бывал успех. Вопрос, таким образом, освещался со всевозможных сторон, и коллективная аргументация, складываясь в одной и той же голове, производила максимальный эффект.

Если дело превышало компетенцию местных властей, они обещали в бытность в Петербурге "ходатайствовать" там за наши интересы, и решение привозилось уже оттуда. Гангарт вел дело довольно самостоятельно и брал на свой риск такие нововведения, на которые более робкие преемники его никак не осмеливались. И только единственный, кажется, раз ему пришлось вскоре же прекратить такое нововведение по требованию департамента: он согласился абонироваться для нас в Петербурге в общественной библиотеке Иванова, и мы уже несколько раз получили и обменяли книги, как вдруг "зло" было пресечено в корне.

Таким же путем мы открыли поход и против заборов. В самом деле, у солнечного забора, по узкой полосе, доступной лучам солнца, овощи росли хорошо. В тени же, у теневого забора, ничего не выходило.

Забор этот отенял почти половину огорода и таким образом лишал нас простора, столь необходимого в наших полезных и плодотворных трудах. Резоны, приведенные с нашей сто-роны, были настолько убедительны, что Гангарт внял им и приказал унтерам снять верхнюю часть забора в 3--4 доски, высотой в 11/4 арш., а в клетках понизил их еще более и всюду вместо снятой части устроил деревянную решетку из вертикально поставленных брусков, толщиною в один вершок.

Когда был произведен первый опыт понижения с одним забором и Фекла увидал в натуре плод либерального предписания, он пришел в большое волнение. Помилуйте! Если немного приподняться, то можно видеть все, что делается в соседнем огороде!

Но волнение его скоро успокоили, -- на то он и был Феклой. А когда заборы все были переделаны, то в укромных уголках, где предполагалось сидеть и беседовать с соседями, появились платформы собственного изделия на такой высоте, какая требовалась в интересах удобства сношений. Конечно, долгие дипломатические переговоры велись из-за каждого такого помоста, и каждый вершок высоты его отстаивался решительно, как вообще в дипломатических сношениях -- доводами важными, убедительными и неотразимыми: один боялся сырости и потому устраивался выше почвы, другой вспоминал про зимние заносы и заботился о том, чтобы помост всегда был сух и расположен выше толстого слоя снега, третий был слеп и тянулся к солнцу, и т. д. На этот раз дипломатия тоже одержала верх. И платформы были устроены в таком расчете, чтобы, стоя на них, можно было быть лицом к лицу с соседями, отделенными только одной редкой решеткой. Расстояние между брусками, составлявшими эту решетку, было установлено администрацией -- в том расчете, чтобы в промежутки нельзя было просунуть голову.

От дождя платформы были защищены навесами, которые установили выше заборов. Таким образом расширение сферы сношений сделало еще большой шаг вперед. Теперь сношения были обставлены всеми удобствами, какие только допускало место, засаженное всюду разными растениями.

Наибольшие удобства давал единственный пункт (см. план), где соприкасались 5 и 6 клетки с I огородом и где могли совместно беседовать 6 человек, а все шестеро говорить еще с двоими, которые помещались в 4-й клетке. И подобно тому, как всюду удобства местности предопределяют судьбы великого города, так и у нас образование настоящего "клуба" было предначертано, так сказать, самой природой.

Здесь-то и протекала отныне вся наша публичная жизнь, пока через несколько лет для нее не нашлось другого, еще лучшего места. И здесь не только читались рефераты и лекции и происходили всевозможные предметные уроки из области науки и техники. Сюда приносилась даже иногда классная доска, обычно висевшая у Морозова в камере, на которой Лукашевич наглядно изображал разные мудреные вещи, бывшие предметом интереса для собравшихся слушателей.

Впрочем, начало нашим "ученым" занятиям было положено в менее удобной обстановке в III огороде, и инициатором их был я, открывший для своей огромной аудитории в 5 человек курс чтений по русскому государственному праву, точнее -- об учреждениях земских и крестьянских. Шли они, впрочем, довольно вяло, что зависело в равной мере как от предмета, так и от лектора, читавшего исключительно по запискам.

Впоследствии самым усердным насадителем и организатором этих лекций всегда была Вера Николаевна, сохранившая до конца самый живой интерес ко всевозможным отраслям знания и искусства и проявлявшая много настойчивости и упорства в преследовании своих художественных и научных целей. Особенно много усердия обнаруживала она в стремлении овладеть предметом, который наименее поддавался ее усилиям.

И было время, например, когда кристаллографические системы и изучение их на моделях работы Лукашевича составляли не только злобу дня, но и преобладающий интерес в совместных свиданиях в течение целых месяцев. Тогда термины: "икоситетраэдр" и "базопинакоид", "гемиэдрия тетартоэдрическая и скаленоэдрическая" оглашали воздух по целым часам к великому изумлению и смущению наших унтеров, которые должны были по долгу службы доносить о всех наших разговорах и едва ли могли повторить с приблизительною правильностью эти необыкновенно странные названия.

Впрочем, чтобы читатель не подумал, что мы в клубах только и делали, что занимались науками, я должен предупредить, что эти занятия были все же исключением, которое остается в памяти, как явление, выходящее из ряду вон. Обычно же в клубе занимались простыми разговорами на всевозможные злободневные темы, главным же образом из области свежих и старых административных мероприятий или из области только что прочитанных журнальных хроник. Это называлось обменом "новостей", который переходил часто в прения, сопровождавшиеся галдением. Оттого за клубом, особенно в последнее время, все больше и больше упрочивалось менее лестное название "толкучки".

При всяком клубе, говорят, полагается и буфет. Устраивался он здесь и у нас, конечно, в исключительных случаях, раза 3--4 в год, с крепкими напитками или без оных, смотря по политическому барометру. Хозяйками при этом были, конечно, дамы, сначала обе, а потом одна Вера Николаевна. А организаторами и исполнителями -- все, кто чувствовал себя особо одаренным в области кулинарных искусств, относимых почему-то до сих пор к разряду неизящных.

Так как мы были народ без предрассудков, и притом "ничто человеческое нам не было чуждо", то в нашей жизни не редки были крайности и резкие переходы. И сторонний наблюдатель, если бы он был возможен, не без ужаса усмотрел бы, как иной даровитый субъект, только что набивший парник навозом, шел затем к себе и приготовлял безе. А другой, еще более даровитый, ободравши крысу и сделавши из нее прекрасное чучело, вслед затем созидал не менее очаровательный и весьма живописный торт.

Конечно, слухи о таких празднествах, вероятно, преувеличенные, доходили до департамента, и директор Зволянский с большим укором выговаривал смотрителю Дубровину:

-- Они там у вас целые фестивали устраивают!

XIV.

Здесь будет уместно рассказать кстати и конечную судьбу наших череззаборных сношений.

С появлением у нас Яковлева и воцарением на Руси Плеве, наши прежние порядки, как слишком либеральные, скоро пошли насмарку. Осталась конституция, но сугубо куцая. Заборы, очевидно, мешали крепко спать Яковлеву, как поклоннику старых традиций, вероятно, слыхавшему от мудрых людей, что правило "divide et impera" никогда не стареет.

К этому времени наши заборы уже порядочно подгнили, хотя стояли еще прочно на своих местах и простояли бы еще хоть 5 лет. Но новая метла всегда чисто метет, и потому решено было эти заборы заменить другими.

Кому же неизвестно, что всякая новая постройка для чиновников -- чистая находка, и что в частности жандармское ведомство, как удостоверил нас военный инженер, часто приезжавший туда по поводу ремонтов, "любит строиться"? Момент был очень удобен для того, чтоб не только организовать новую постройку, т. е. получить деньги, но и усердием в надстройке заборов доказать, так сказать, свою плевеальность (я чуть не сказал -- свою лояльность).

По привычке действовать тайно, не предупреждая нас заранее, точно готовил приятный сюрприз, он в один прекрасный день весной 1903 г. сломал заборы VII и VIII огородов, которые были недавно еще строены и отнюдь не требовали ре-монта, и воздвиг на их место другие, ровно в 4 арш. высотой, уничтоживши решетку совершенно.

Мы предъявили к нему коллективную претензию и, должно быть, многие наговорили ему не очень лестных для него вещей, судя по тому, что у меня, после всех, он был необычайно красен и обещал, как всегда, поехать в Петербург и хлопотать в нашу пользу. Оттуда он привез резолюцию -- сохранить решетки, но не во всяком огороде, как было ранее, а через огород. Высота же заборов осталась, как он выстроил, в 4 арш. Благодаря этому у новых заборов решетка должна была начаться там, где у старых была верхушка всего забора.

Все было устроено как будто нарочно для того, чтобы доставить нам побольше неудобств. Подняться выше, до возможности говорить опять сквозь решетку, было не трудно, хотя бы для этого понадобилось делать специальные лестницы. Но пользоваться этим приятно, свободно и с комфортом было уже невозможно. Притом же стоять и говорить было легко еще в ясную погоду, а в дождь общение должно было прекращаться, потому что навесы, по требованию Яковлева, мы должны были устроить ниже решеток.

Много труда было потрачено на то, чтобы преодолеть все эти препоны и устроить хоть что-нибудь практичное, главным образом для Веры Николаевны, которая давно была у нас одна. Не имея возможности официально видеться с мужчинами, она должна была, после 20 лет заключения, очутиться опять в полном одиночестве. Яковлев, конечно, понимал это, тем более, что Н. П. Стародворский предупредительно напомнил ему, как он ломал прежние заборы ломом под влиянием совершенно аналогичных побуждений. И потому, затруднивши, елико возможно, пользование решетками (может быть, для уничтожения "фестивалей"!), он все же не запрещал нам цепляться за них подобно акробатам и делать для этого кой-какие передвижные и переносные приспособления.

Когда началась "эпоха доверия", осенью 1904 г. Яковлев, как было сказано, выжил-таки нас с того двора, где процветала наша парниковая культура. Очевидно, он приготовлял его заранее под лобное место.

Но, чтобы не лишить нас окончательно парников, он распорядился устроить для них специальный дворик, разгородивши для этой цели заборы у I огорода между II огородом, 5 и 6 клеткой.

И эти новые заборы, так прочно и основательно воздвигавшиеся всего год назад, те же самые солдаты, которые строили их, с большим трудом извлекли из земли, так как столбы вкопаны были очень глубоко, и увезли со двора совсем.

Тогда же, под горячую руку, он обещал и понизить только что повышенные заборы. Шутники острили по этому поводу, что перед манифестом нарочно повысили заборы, чтобы иметь возможность "даровать" нам что-нибудь после манифеста.

Но наши взоры в это время были устремлены уже за пределы крепости, где разыгрывалась трагедия повыше наших заборных передряг. Там решались судьбы и нас самих и наших охранителей.

Так и погибли теперь эти никчемные заборы, на стоимость которых можно бы было построить не одну деревенскую школу.