Однако есть и благая перемена. На посту директора ГЛИ Головенченко сменяет Котов. Это уже не полковник! Николай Сергеевич пишет ему письмо о своей будущей работе. Новый директор относится к его планам благосклонно и поручает ему по-прежнему руководить Изданием. Вдохновленный этим поручением, Николай Сергеевич с головой погружается в работу по корректировке томов, подготовленных к печати.
Однако и враг не дремлет. 4 января 1951 года Котова вызывают в ЦК. Требуют новый план. Настаивают на купюрах. Но каких и в каком направлении, не говорят. Вы-де сами предложите. Николай Сергеевич понимает необходимость хотя бы видимого компромисса. Он решает, что можно пожертвовать сельскохозяйственными записными книжками Толстого. Без комментариев они все равно будут непонятны. Целую неделю составляет новый план Издания. Но дирекция Гослитиздата его категорически отвергает. Котов испуган нагоняем, полученным в ЦК и под угрозой полного прекращения Издания требует составить новый план, в котором были бы исключены все тексты «не имеющие общественного, литературного и биографического значения, а также интимно-натуралистические и явно реакционные». Николай Сергеевич понимает, что должен отступить. В муках он перерабатывает план, что-то выпускает. По-видимому, переработка сочтена приемлемой. К такому выводу можно прийти на основании следующей горькой записи:
Из дневника Н. С. 7 февраля 1951 года
«Есть такие товарищи-друзья, которые склонны меня обвинять в том, что я участвую и помогаю в цензурировании Толстого. (Сами-то они стоят в стороне. — Л. О. ). Не принимаю этого обвинения. Я хочу искренне напечатания Толстого. В настоящих условиях полностью напечатать нельзя. Зная материал, я указываю, что надо выпустить, чтобы не рисковать всем делом. Это известный компромисс и очень тяжелый. Если я его принимаю, то должен выполнять добросовестно и честно, а не заниматься саботажем.
Я готов на какие угодно компромиссы для себя лично, лишь бы был напечатан максимум Толстого. Соблюдать при всех обстоятельствах какую-то «невинность», отходить горделиво в сторону и говорить: «делайте как хотите, я вам не помощник» глупо и неверно... Это какой-то эгоцентризм. Я живу и должен участвовать в жизни, а не сидеть в углу раком-отшельником и злопыхать.
Понимаю, что то, что делается и как это делается (совершенно неавторитетными, случайными людьми) плохо, но я стараюсь и буду стараться, чтобы при данных условиях оно было лучше, грамотнее и сознаю, что могу внести в этом направлении свою лепту. Уход от дел в данной обстановке был бы с моей стороны прямым предательством...
Написав это, посмотрел в глаза моим мальчикам (их портреты стоят на столе и смотрят на меня) и старичкам (висят над креслом на стене) и облегченно вздохнул. Они одобрили!»
Однако, несмотря на достигнутое соглашение, подписанные к печати тома в типографию не отправляются. 14 марта Николай Сергеевич обращается по этому поводу к Маленкову. Ответа нет. 10 апреля он пишет письмо Фадееву, как председателю новой Госредкомиссии. В этом письме Николай Сергеевич делает попытку взять обратно свое согласие на цензурирование Толстого. Ответ Фадеева приходит через день. Он начинается извещением о том, что задержка в печатании произошла «потому, что многие члены комиссии, и я в том числе, при всем их и моем глубоком уважении к литературному наследству Льва Николаевича Толстого и его памяти, усомнились в возможности публикования некоторых его произведений, носящих с точки зрения наших коммунистических взглядов открыто реакционный характер...» Николай Сергеевич понимает, что его согласие на компромисс не дает результата. Толстого собираются цензурировать основательно. Тогда он возвращается на прежние позиции. 10 мая 51-го года направляет в ЦК докладную записку «О первом Полном собрании сочинений Л. Н. Толстого». Она начинается словами: «Считаю, что в Полном, научном, малотиражном издании сочинений Толстого необходимо печатать все, вышедшее из-под пера великого писателя, без изъятия: все его произведения — художественные, трактаты и статьи, черновики, уясняющие процесс его творчества, дневники и письма».
Разумеется, этот открытый демарш остается безуспешным, зато открывает дорогу прямому преследованию его автора в ГЛИ.
Из дневника Н. С. 15 июля 1951 года
«Меня совершенно затравили в Гослитиздате... планы дальнейшей работы не желают обсуждать. Когда я протестую против этих безобразий, на меня злятся, занимаются интригами, стараются охаять мою работу и всех настоящих работников. Отыскивают всякую мелочь — машинописные опечатки, пишут об этом докладные записки, как пример «небрежной текстологической работы». Атмосфера стала невозможной. Она определяется трусостью, перестраховкой и карьеризмом.
Берут даже на измор, задерживая одобрение 14-го тома, выплату гонорара за него и мой отпуск. По ним, чем хуже для меня, тем лучше. Но я не сдамся, пока есть хоть какие-нибудь силы, так как несу моральную ответственность за завещанное мне Львом Николаевичем. Владимиром Григорьевичем и Сергеем Львовичем дело — Fais ce que dois, advienne que pourra».
В марте 1952 года Николаю Сергеевичу даже объявляют выговор с предупреждением «за безответственное отношение к делу». Это у Николая Сергеевича-то безответственное!.. А мы, друзья и гости радушного Родионовского дома, обласканные и утешенные в наших мелких неприятностях и заботах, ни о чем этом понятия не имеем!
На этом я прерываю рассказ о борьбе и преследованиях Николая Сергеевича...
Свободное копирование
