Итак, я оказался в кафешантане. Но, чувствуя, что это поприще не для меня, я нашел в городе разбредшихся артистов и сам стал "директором". Мы сколотили довольно порядочную труппу, человек сорок, взяли в магазине напрокат ковер и начали "гастролировать" по дворам, главным образом шахтерским. Мы огораживали свое рабочее пространство веревкой, стелили ковер, а зрители, стоя, смотрели представление. Платили за него самым древним способом: бросали в шапку, с которой ходил один из артистов, кто что: медяки, хлеб, картошку, яйца, луковицы.
Постепенно наша труппа распадалась - уезжал то один номер, то другой: удавалось устроиться в какой-нибудь цирк. Когда нас осталось совсем немного, я уехал в Одессу и там нанялся в балаган на Куликовом поле.
Вскоре в жизни города стала ощущаться какая-то тревога. Все чаще поговаривали о войне. Потом пронесся слух, что война уже идет... Всех иногородних молодых людей полиция выдворяла в свои губернии. Меня направили в Феодосию. Там я был мобилизован и направлен в полк, стоявший в Умани.
После веселой пестроты цирка особенно суровыми и неприветливыми показались кирпичные казармы, большой ровный двор, обнесенный колючей проволокой с часовыми, стоящими у ворот.
Нас усиленно готовили к отправке на фронт. Не забывали и о "душе": за короткий срок мы выучили "Отче наш", "Боже, царя храни" и имена всех царствовавших государей, их наследников, дочерей. Научили нас и дружно кричать "ура". Но самым, конечно, трудным были строевые занятия. На плацу маршировали, стреляли, учились колоть штыком, бить прикладом. Наука эта давалась нам нелегко, и не все ее выдерживали. Двое покончили с собой, трое дезертировали. Их поймали, судили, расстреляли. Особенно тяжело приходилось солдатам, плохо или совсем не знавшим русского языка.
Татарин Мирза, например, никак не мог запомнить представителей царской фамилии, и его не раз наказывали. Мне было очень жаль этого тщедушного, вечно трясущегося от страха паренька. Я старался помочь ему, но Мирза никак не мог постичь эту "науку". А наш свирепый рыжий фельдфебель, которого за рост мы прозвали Оглоблей, просто издовался над Мирзой, заставляя его десятки раз повторять одно и то же, угрожая гауптвахтой. Мирза терпел все это с трудом и только шептал: "О аллах! О аллах!"
Однажды, когда Мирза был дневальным, он разбудил меня ночью и испуганно сказал:
- Бистро вставай, ходи бистро ротний.
Я догадался, что меня вызывает ротный командир.
В комнате за большим круглым столом сидели подвыпившие офицеры и девицы навеселе. В густом табачном дыму, пропитанном запахами духов, селедки и водки, я увидел ротного и, сделав три шага вперед, вскинул руку под козырек и отрапортовал:
- Ваше благородие! Рядовой Уманского запасного батальона Тарахно явился по вашему приказанию.
- Вольно.
Девицы не без любопытства начали меня разглядывать и перешептываться.
- Господа,- сказал хозяин квартиры,- перед вами артист. Да-да, господа, настоящий цирковой артист. Так и в послужном списке записано. Сейчас он нас развлечет.
- Ах, как это мило! - взвизгнула одна из девиц.
- Прекрасно,- сказала ее соседка и принялась угощать меня вином. Другие тоже начали подсовывать мне бутерброды, некоторые - прямо в рот. Я всячески пытался отстранить от себя не в меру щедрых девиц, но ротный сказал:
- Тарахно, возьми все, что тебе предлагают наши прекрасные дамы.
Офицеры поудобней разместились в креслах и на диване, "прелестные дамы" расположились у них на коленях... А я начал развлекать. Спел "Мой старый фрак" Беранже, рассказал несколько анекдотов, потом изобразил нерасторопного солдата, который торопливо одевается, чтобы не опоздать на молитву. Эта сцена особенно пришлась по вкусу прапорщику. Он громко хохотал, обнажая целый ряд золотых зубов, и приговаривал:
- Вот здорово! Точно, как мой татарин Мирза...
Свободное копирование
