Так проходили дни, и молодые люди, не обмолвившись ни словом, полюбили друг друга. Радунский искал случая сказать Жене о своей любви. И однажды перед самым выходом, когда Жаннет уже сидела на лошади, а Гринберг куда-то минуточку отлучился, Радунский подошел и быстро прошептал прекрасной всаднице:
- Я люблю вас, Женя.
Женя от неожиданности чуть не лишилась сознания, но в это время оркестр заиграл ее выход.
Отработав номер, Женя бросилась в гардеробную и от счастья разрыдалась. Гринберги никак не могли понять, в чем дело.
На другой день после репетиции Радунский явился на квартиру Гринбергов, молча прошел мимо Жени и только улыбнулся ей. Она все поняла. И прижала к груди не руки, нет, тарелку - она мыла после обеда посуду. А в это время из комнаты Гринбергов едва слышно доносились голоса. Иногда они повышались и становились отрывистыми. Вдруг дверь распахнулась, и из нее выбежал взволнованный и возмущенный Радунский. Женя снова все поняла.
Спустя неделю Гринберги отменили репетицию, велели Жене одеться и идти с ними. Ее привели в большой кабинет, где за широким столом сидел пожилой генерал. Это был губернатор. В углу кабинета сидели Радунский и директор цирка А. Крутиков. Как выяснилось, Радунский подал прошение губернатору, а Крутиков, симпатизировавший молодым людям, искренне хотел им помочь.
Генерал спросил Гринбергов, кем доводится им мадемуазель Жаннет.
- Это наша приемная дочь.
- А давно она живет у вас?
- Восемь лет живет, а до этого жила у другого артиста, я ее купил у него и сделал, как вы знаете, хорошей наездницей.
- Господин Радунский делает предложение вашей приемной дочери и просит вас разрешить ей выйти за него замуж. Он обратился ко мне с прошением. А вот и письменное ходатайство самого директора цирка, господина Крутикова. У господина Радунского честные намерения, почему же вы ему отказываете? - Тут губернатор неожиданно обратился к Жене: - Скажите, мадемуазель Жаннет, вы согласны выйти за господина Радунского?
- Да, о да, я была бы счастлива,- ответила покрасневшая Жаннет.
- Я имею право распоряжаться Жаннет как отец,- сказал Гринберг,- у меня есть договор с тем, кто передал ее мне. Вот, пожалуйста,- И Гринберг подал губернатору бумагу, где значилось, что Женя обязана служить у Гринберга до двадцати лет.
- А сколько вы за нее заплатили? - спросил губернатор.
- Пять тысяч рублей.
Тут даже Крутиков не удержался:
Как можно в наше цивилизованное время покупать и продавать человека, и кто дал вам право так эксплуатировать артистку? Она уже взрослый человек, ей восемнадцать лет.
Моя жена и я занимались с ней восемь лет. Кормили, одевали, сделали из нее хорошую артистку. Нами затрачено много денег. По скромным подсчетам, мы расходовали на Женю по пятьдесят рублей в месяц, за год это выходит шестьсот рублей, а за восемь лет - четыре тысячи восемьсот. За обучение я кладу тысячу, гардероб для выступлений тоже стоит немало. Вот и подсчитайте, сколько это будет.
- Но она давно уже отработала вам свой долг и приносит большой доход,- сказал Крутиков.
- Как бы то ни было,- стоял на своем Гринберг,- она должна работать у меня до двадцати лет.
Потеряв всякую надежду, Женя хотела броситься в Днепр. Ее поймали и стали следить еще больше, даже водили в цирк и обратно.
Молодые люди виделись только за кулисами, мельком, издалека, поговорить им не удавалось. Но однажды Радунскому снова удалось ей шепнуть:
- В полночь буду ждать на углу около цирка.
Когда Гринберги легли спать и в доме все стихло, Женя бесшумно выскользнула из дома, бросилась на угол, где уже ждал ее Радунский, и настрадавшиеся влюбленные бросились в объятия друг другу. Они впервые были наедине, и, казалось, нет предела их счастью и слов, чтобы его выразить. Наконец Радунский сказал:
- Надо бежать.
- Бежим! - без колебаний сказала Женя. - Бежим сейчас.
- Нет, завтра ночью. Я еще не успел все устроить. Но ты будь готова.
- А что готовить, у меня ничего нет.
- Поедем в Москву и все там купим. Купим даже лошадь, и у тебя будет свой номер. Но сначала обвенчаемся.
...В два часа ночи Женя вышла из дома, дошла до Крещатика. У кондитерской ждал ее Радунский.