Мой первый учитель в журналистике

 МОЙ ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ В ЖУРНАЛИСТИКЕ

Думаю, что без Петра Антоновича Брёхова я бы вряд так была убеждена, что мне нужна журналистика. Не помню, что привело меня в редакцию районной газеты «Ленинский путь», но это были не стихи. После листовки-вкладыша, полученной из «Пионерской правды», я почти не писала стихов, а что и написала, то больше никому и никогда не показывала в свои юношеские годы. Это было для меня очень интимным делом, как теперь молитва Богу. Поэтому в редакцию районной газеты я послала заметку-утопию о том, каким будет мой родной Калач через десять лет. Время показало, что я писала чистейший бред: то, чего никогда не будет в таких захолустьях – порядка и красоты. Но заметку напечатали. Понемногу печатали и другие мои «информушки». Они уже были более реалистичными – о вечере отдыха в школе, о КВНе…

Тогда редакция Калачеевской районной газеты находилась в очень старом здании с подслеповатыми оконцами, тут же и типография была. Мы туда в первый раз чуть ли не всем классом ввалились. У нашей одноклассницы Тани Лучшей мама работала машинисткой в редакции, она нам подсказала, где можно собирать макулатуру. Мы бросились туда, сломя голову, потому что лучшему классу обещали путёвку в Артек. (Это была самая действенная, но никогда не реализуемая приманка для ребят всех поколений в нашей школе). Так что вначале я, едва не разбила себе нос, споткнувшись о порог редакции газеты. Несколько позднее я сделала запись в своём дневнике:

«16 января 1972 г. Завтра предстоит поход «Юнианы» в редакцию. В пятницу я там была… Я видела, что здание, где находится редакция, очень никудышнее. Когда я вышла из него, у меня был довольно воинственный настрой: я готова была идти в горсовет и требовать, чтобы для редакции построили новое здание – дворец из стекла и бетона…»

Но это было чуть позже, годика через три, а пока я тихо завидовала Тане, да как почти и все у нас в классе. Один только её ответ на вопрос: «Где твоя мама работает?», чего стоил!

– В редакции, – как можно более небрежно отвечала она.

Это вам не:

– На элеваторе, – как отвечала Лида Ямпольская. Или:

– На мясокомбинате, – как говорил Андрей Шулекин. И уж совсем не:

– Не знаю, – как отмахивался кто-то ещё.

Это вам не такие простые и неинтересные ответы. Это ответ царский – в редакции! И не такие простые профессии. Это – сотрудник редакции газеты!

У Таньки дома стояла пишущая машинка, чуть ли не «Ундервуд». Иногда мне позволялось к ней прикасаться, – когда я, молитвенно сложа руки, смотрела на подружку. Удавалось, «пока не видит мама», два-три словечка всего и тиснуть. У них в доме было очень много книг, и Таня часто давала мне их читать. На этом наша дружба и держалась. В остальном мне очень мешала Вера, которую я сильно ревновала к Тане, а Таню к Вере. У нас по этому поводу всегда были разногласия. Но, тем не менее, ещё в четвёртом классе мы славно играли в древних славян в лесополосе возле железной дороги, или в заросшем дикой вишней Верином саду. Мы вместе ходили в туристический кружок при Доме пионеров. В походах играли в игры о будущих профессиях. Я тогда всех пыталась убедить, что буду кинорежиссером.

Наша троица распалась после восьмого класса, когда Татьяна поступила в местный строительный техникум. У неё в семье пошли не лады между родителями, а потом и их развод. Ей пришлось оставить школу.

С выбытием Татьяны, мне Вера стала не интересной. И наша компания уже не подлежала восстановлению. Но, когда после десятого класса я встретилась с прежней подружкой, она, надеясь, что я поумнела с тех пор, спросила:

– Ты куда будешь поступать на учёбу?

– В МГУ, на журфак, – не задумываясь, ответила я.

Татьяна так на меня посмотрела, словно пожалела меня: «Ну что с этой дурочки взять? То она кинорежиссёром хочет быть, то журналистом». Что с этим в Калаче делать можно, никто не представлял. Вера поступила в техникум по мясо-молочному делу. Моя мама всегда мне с сожалением говорила:

– Доча, да кому эта журналистика нужна? У тебя же нет на неё здоровья. Иди в мясо-молочный: морда будет – во!

Конечно же, я и слушать не хотела свою «отсталую» маму. Для неё было пределом красоты и достатка, когда «морда – во!» – во всю ширь разведённых рук. Я теперь понимаю, что она не хотела никаких проблем для меня. Ей, росшей без родителей в голодные военные годы, жизнь подсказывала свои правила достатка и обеспеченности. Она же и мне хотела этого достатка.

Но перевешивал всех советчиков степенный, по моим понятиям очень умный и авторитетный, редактор районной газеты Пётр Антонович Брёхов. Я его воспринимала, как девочка-подросток. Мне было лестно, что он приглашал меня к себе в кабинет, рассказывал о профессии, руководил моим чтением. Он мне открыл хорошего поэта Дмитрия Кедрина. Его поэму «Зодчие» он читал очень чувственно и выразительно.

Как побил государь

Золотую Орду под Казанью…

В дневнике я записала:

«3 марта 1972 г. …Что у меня есть на сегодня? Была я сегодня в редакции. Опять получила задание. Торопят.

…Слова Петра Антоновича, редактора: «Журналист – это подёнщик»… Писать жизнь с людей. Это трудно…».

«20 апреля 1972 г. Вчера была у Петра Антоновича. Говорили о поэзии. Ах, где достать стихи Роберта Бёрнса? Он мне дал два номера «Невы». Читаю роман Леонида Жуховицкого «Остановиться оглянуться…». О журналистах. Пока среднее впечатление. Стиль уж очень вольный. «Дюже» эрудированный дядька».

Интересно, что когда я стала студенткой факультета журналистики Московского государственного университета, к нам, первокурсникам, в студенческое общежитие был приглашен первый писатель – Леонид Жуховицкий. Благодаря такой услуге Петра Антоновича, как предложенное чтение из журнала «Нева», я была в курсе, кто такой Жуховицкий, что он написал. Могла задавать ему свои вопросы. К тому же у меня оказалась его книга «Может, редко встречаемся?», и я поспешила попросить автограф.

«Кате Косенко – автор. Л. Жуховицкий. 24/X – 74 г.».

Это и был самый первый на собственной книге писательский автограф в моей библиотеке. Самый первый и самый короткий. Теперь их около сотни, книг с авторскими дарственными надписями мне, и как редактору, и как читателю, и как другу от прозаиков, поэтов, от художников.

Из дневника:

«Писать жизнь с людей. Это трудно. Это большая честь. Надо быть достойной этого…».

И это только была малая толика моего «упивания» журналистикой. Я ходила по заданию редакции к какому-то токарю и расспрашивала его про жизнь и работу, а потом писала очерк. Я ехала в Ильинку и там выпытывала подробности у своей тётки Натальи про всю её многочисленную семью, а потом писала большой материал «Мать». Но первое задание редакции – это «Слуга народа» – зарисовка о почти моей ровеснице, но уже депутате: тогда это было вполне возможно для красивой статистики. Она работала на элеваторе в «Заготзерно». У меня было столько эмоций и впечатлений от этого первого «серьёзного» задания. Вечером я засела за дневник со своими размышлениями и переживаниями:

«15 февраля, 1972 г. …Остаётся осмыслить счастливость моего дня и свою личность в этом деле. В том, что это взрослость, я не сомневаюсь. В редакции мне доверили это дело. Но ещё это и детскость. Как я нерешительно открыла дверь кабинета директора. Запинаясь и заикаясь, объяснила, в чём дело. Но и директор произвёл плохое впечатление. Он показался мне нездоровым, словно сонный, он звонил по телефону: почти не шевелясь, набирал номер и что-то невнятно бормотал в трубку. Потом мы долго вдвоём с какой-то тётечкой ходили по территории мелькомбината, по бесконечным кабинетам конторы. Она всем объясняла, что вот «девчонка» пришла из редакции и хочет написать очерк о Тибекиной Ане. Хотя и представляла меня как «девчонку», но называла на «вы»…

Сегодняшний день – последний день детского отношения к журналистике…».

«22 февраля 1972 г. Мой очерк понравился в редакции. А Ф.К. сказал, что он, хотя и профессиональный журналист, но так написать не сумеет. Пошутил, наверное».

Я писала много и красиво! Журналист, курирующий мои опусы Фёдор Карпов, говорил мне, что ежедневная текучка и суета редакционных будней не дают ему писать так же.

– Я так написать не могу, – как-то сказал он мне. И видя, что я не верю ему, и готова уже обидеться на него за подтрунивание надо мной, добавил:

– Текучка заедает.

Мама читала мои материалы и молчала, строгая, несогласная со мной, но внутренне всегда гордившаяся моими публикациями. Одноклассники и школьные учителя были немы, словно воды в рот набравшие. Наверное, они не читали районку, а если и читали, то не связывали это с моим образом маленькой, худенькой, скромно и небогато одетой девочки. А может, уже тогда у меня были завистники?

Я бы никогда не стала говорить о завистниках, если бы, уже много лет спустя, одна ясновидящая – не шарлатанка, а истинно одарённая – не сказала мне, что моя близкая подруга мне завидует чёрно. И описала её явственно, и назвала причину этой зависти – мой оптимизм. Ведь на тот момент моя жизненная ситуация сложилась так, что завидовать было нечему. Может, и тогда, в далёком-предалёком детстве, моя неистребимая вера в собственную большую жизненную стезю вызывала у других зависть?

Петр Антонович самолично правил мои статьи, потом приглашал и объяснял, что так лучше. Его авторитет был для меня непререкаем. Я покорно принимала все замечания. Благо, их было немного. Так, ненавязчиво, тактично и умно он культивировал во мне поклонение журналистике. Для меня тогда не было таких понятий, как подкупаемость и продажность этой профессии. Да и до сих пор считаю, что профессию делают люди, а люди бывают разные: честные и бессовестные, правдивые и лгущие, мздоимцы и бессребреники. Хвала Господу, что к середине жизни он не дал мне разувериться в изначальной мудрости этой профессии.

В выпускном десятом классе я решилась, наконец, организовать журналистский кружок в школе. Я была редактором школьной стенгазеты ещё с восьмого класса. И всё время думала о таком кружке. Прочла тогда я книгу Т. Комаровой «История одной жизни» о ростовской поэтессе Елене Ширман, которая в своё время была ученицей Ильи Сельвинского в Литературном институте. А потом в Ростове-на-Дону у неё до войны была «

» – кружок творчески одарённых подростков. И так мне понравилась эта идея, что мне тоже захотелось у себя в школе что-то подобное организовать.

Но я была всё же более робкая девочка, чем смелая, и очень нерешительная. Журналистке такие комплексы совсем ни к чему! И я постепенно от них избавлялась. И только к десятому классу я решилась собрать детей для занятий.

О моей затее узнал и редактор районной газеты Петр Антонович Брёхов. Он поддержал эту идею и сказал, что это будет юнкоровский пост районной газеты в нашей шестой школе. А потом редактор нашёл время и пришёл сам в нашу школу, чтобы познакомиться. И приходил к нам не раз. Очень было мне лестно, что и ему наша «Юниана» понравилась.

Он нам давал целые полосы для публикации детских заметок, стихов. Даже гонорары прислал на школу. А потом наш завуч Прасковья Архиповна Думова всем их раздавала. Мой первый гонорар, к слову сказать, был именно из этой газеты. Кажется, пятьдесят шесть копеек. До этого я не помню никаких гонораров из редакций радиовещания. Их попросту не было. Не помню, чтобы раньше из газеты приходили мне деньги. Но тот раз я запомнила. Я очень стеснялась вообще получать деньги за свои материалы. А мудрая Прасковья Архиповна убеждала меня, что не надо стесняться и отказываться от заработанных денег.

Много лет спустя я приехала в родной город как корреспондент областной газеты «Коммуна». После переезда из Алма-Аты, где я работала редактором по прозе в книжном издательстве, в Воронеже я была в поиске и пробовала разные варианты. Редактор этой газеты Владимир Яковлевич Евтушенко дал добро на мою поездку. Я приехала в свой родной городок, словно прилетела с Луны. Мне казалось, что путь мой устилался розами и лаврами. Только надо было высказать своё желание, с кем я хочу встретиться, как оно тут же счастливо исполнялось.

Но один раз произошла осечка. Понятно, что в 1988 году встречи с Петром Антоновичем Брёховым не могло случиться. Его сын, Володя, сказал мне, что мой первый журналистский мэтр умер. Я не стала расспрашивать, когда это произошло: человека ведь не вернёшь. Как никогда не вернётся вся прелесть нашего с ним общения, а также романтика ощущения некой харизматичности этой профессии. Употребляю такие словесные «изыски», но как передать тогдашнее моё трепетное отношение к журналистике.

Фёдор Карпов, тоже мой первый газетный куратор, потом случайно обозначился в моём поле зрения: он не счёл зазорным откликнуться на мой призыв о сотрудничестве, который я лично разослала письменно по редакциям районных газет. Откликнулся из множества только он да ещё кто-то из одного района. У меня было рекламное агентство, которое занималось размещением рекламы во всех местных СМИ. Я разослала предложения. Это было давно, в середине 90-х годов. Фёдор позвонил из Воробьёвки, где он тогда работал в газете. Мне было приятно, что он меня не забыл, когда я назвала ему свою девичью фамилию, по которой он меня знал во времена моего школьного ученичества у него.