Вспышки памяти - 2

 * * *

Понятие «детство» часто связывают с упоминанием о бабушках и дедушках. Деда – отца моего отца – я не помню. Мне много рассказывали о нем: добрейший, обаятельнейший человек, отличный специалист (он был стоматологом), блестящий виолончелист-любитель. Мне было полтора года, когда он умер: самоуверенный хирург сделал ему операцию, в которой и острой необходимости - то не было, и через несколько дней деда не стало.

Говорят, что некоторые события повторяются. Прошло четверть века, и попал в больницу мой отец. Предполагалась операция. Хирурги бывают двух типов. Одни с нетерпением рвутся со скальпелем в руке к пациенту, а другие, прежде, чем взять скальпель, предварительно всесторонне рассматривают возможность обойтись без операции. Отец попал в руки двум молодым хирургам первого типа: им нужна была практика. Судьба, казалось, предостерегала отца: по стечению обстоятельств он попал в ту же больницу, где когда-то лежал дед, причем в ту же палату и даже на то же место в палате; мало того, операция была назначена на ту же дату, в которую когда-то оперировали деда.

Отцом овладело чувство обреченности. В последние вечера перед назначенным сроком он допоздна сидел в больничном холле, приткнувшись к подоконнику, и поспешно заканчивал рукопись своего учебника, который планировалось сдавать в печать. А когда я приходил в больницу навещать его, он начинал мне рассказывать о своей юности. Я тогда не сразу понял, зачем. А потом до меня дошло: эти воспоминания ему были дороги, и подсознательно он хотел, чтобы они сохранились, если его не станет. Хирурги торопились: скорей бы дорваться до скальпеля. И к операции его готовили очень плохо и поверхностно (мне это напоминало подготовку бычка к корриде). Наверно, это было к счастью. К счастью потому, что именно это обстоятельство помогло нашим друзьям убедить мать забрать отца из больницы накануне операции (в итоге эта операция так и не понадобилась). Я уверен по сей день, что, если бы эта операция была сделана, то судьба отца повторила бы судьбу деда полностью и до конца.

Впрочем, я слегка отвлекся. Про деда мне рассказывали часто: о том, каким чудным человеком он был, как он любил меня и как, наверно, любил бы его я, если бы успел его узнать. Замечу, что эти рассказы оставили след в моем сознании. Уже во взрослом возрасте я неожиданно обнаружил, что испытываю чувство симпатии к артисту Л.Якубовичу (хотя телевизионные передачи, которые он вел, меня интересовали очень мало). Подумав, я понял, в чем дело: он очень похож на фотографии деда.

Мать отца – бабу Лиду – я помню хорошо. (Я называл ее так в отличие от второй бабушки, о которой расскажу ниже). Она была, как и ее муж, зубным врачом, жила отдельно от нас, но в последние годы эвакуации перебралась туда, где были в тот момент мы, и жила по соседству (она умерла, когда мне было уже девять лет). Ее отношение ко мне было лишено каких бы то ни было эмоций (вероятно, она была очень сухим человеком), но отличалось – наряду с некоторой рациональностью – ярко выраженной доброжелательностью.

Второго деда я помню смутно. Незадолго до Революции он со всем своим семейством перебрался из Даугавпилса в Петроград. Он был слесарем, имел небольшую мастерскую, в которой, кроме него, работали под его началом еще два человека. Позже мне рассказали, что вскоре после Революции бдительные чекисты решили, будто он наживался на эксплоатации чужого труда, и, разумеется, «пригласили» его к себе. Из «гостей» его отпустили через несколько дней, но потом на протяжении примерно десятка лет они неоднократно спохватывались и снова «приглашали» его к себе, а затем через недельку – две выпускали за недоказанностью виновности. И это повторялось раз восемь или девять. Ему еще повезло, что в то время, когда он переезжал со своей семьей в Петроград, Латвия, в которой находится город Даугавпилс, считалась еще частью России: в противном случае он бы удостоился чести быть обвиненным в шпионаже как человек, приехавший из капиталистического государства. После последнего «приглашения» он не выдержал и слег. К тому времени, которое я уже могу помнить, это был тяжело больной человек, который разговаривал очень мало и, устремив взгляд куда-то на потолок, почти неподвижно лежал в постели.

А вот бабушку – мамину маму – я помню очень хорошо, и воспоминания о ней – это самые светлые воспоминания моего довоенного детства. Она любила меня так сильно, как, наверно не любил меня никто. Она до самой войны всегда была рядом со мной, кроме только тех моментов, когда меня вели гулять. Она говорила, что нельзя ей доверить ребенка на улице, потому что она уже стара (она была человеком, практически здоровым, и было ей 64 года, но эта цифра ее почему-то очень угнетала, вселяя в нее чувство неуверенности в себе). Так что гулять меня водили либо родители, либо няня, которую я толком-то и не помню.

Какая специальность была у бабушки, я не знаю: она в те годы не работала и была практически домохозяйкой. Все домашние дела лежали на ней: она стирала, шила на швейной машине, готовила и т.д. Но самым любимым ее домашним занятием была кулинария. Особенно она любила печь пироги. Когда она на кухне занималась готовкой и пирогами, она всегда звала меня, сажала на табурет и рассказывала что-нибудь интересное или просто разговаривала со мной – лишь бы я был рядом с ней.

Папа в довоенное время общался со мной не слишком много: иногда садился за стол, брал меня на колени и рисовал мне всевозможные забавные картинки. Кроме того, он учил меня различным бытовым навыкам: как умываться, как самому одеваться и т.д и т.п. Папа был очень деятельным человеком. В те моменты, когда он был не на работе, а дома, он сидел за письменным столом и печатал на машинке свои работы (позже я узнал, что он написал несколько блестящих учебников и задачников по гидравлике, по гидроприводам, по теплотехнике, по двигателям внутреннего сгорания). Когда папа уставал, он брал в руки скрипку или альт (у него было две скрипки и один альт) и подолгу играл. Играл он профессионально: мало того, что когда-то он получил первые уроки от своего отца, он в юношеском возрасте окончил вечернее отделение Народной Консерватории.

Общаться с совсем маленькими детьми папа и не умел, и не любил (замечу, эту его черту унаследовал и я: став взрослым, я всегда любил детей, но только начиная примерно с четырех - пятилетнего возраста). Всю любовь отца, его бесконечную преданность и верную дружбу я почувствовал позже, когда стал старше.

В отличие от папы, мама не была очень занятым человеком. Она работала в каком-то ЦКБ, находившемся в двух трамвайных остановках от дома. По должности была экономистом. Возвращаясь домой сразу после работы, она все свое время отдавала разным домашним делам, далеко не всегда имевшим прямое отношение ко мне. Мама была очень красивой; ее фотографии демонстрировались в рекламах лучших фотоателье города.

Конечно, мама меня тоже очень любила и заботилась обо мне, но по-настоящему материнскую заботу я испытал лишь в военное и послевоенное время, а в те времена раннего детства бабушка своей любовью затмевала всех.