1875 год. Поступление в Крейманскую гимназию

Глава VII. 1875 год. Поступление в Крейманскую гимназию

 3 января дядя телеграфировал в Москву, директору лицея Леонтьеву, спрашивая, принимают ли детей среди учебного года в 1-й класс. Ответная телеграмма уже сулила всю ту тоску, которая  всегда вызывала во мне латынь: "Принимаются дети, знающие из латинского склонения существительных очень твердо". Как будто, кроме латыни, не существовало других предметов... да еще поважнее! Но такой ответ нисколько не смутил дядю, и начались сборы в Москву. Дядя, с осени выбранный саратовским уездным предводителем, не мог отлучиться, и было решено, что тетя сама повезет бедного мальчика. Дался дяде этот лицей!! Точно нельзя было учиться в Саратовской гимназии, вместе с Володей? Я и плакала, и возмущалась, и уговаривала Лелю решительно провалиться на вступительном экзамене по этим склонениям существительных, но меня никогда не слушали. Как помню я Лелин отъезд 23 января! Парные сани уже стояли у крыльца, багаж уже был вынесен и уложен в санках, ехавших с Антипычем вперед, а Лелю все еще нельзя было вывести из гостиной, где он, всхлипывая, прощался и целовал всех родных и прислугу, собравшихся его провожать. Когда же он подошел к Адель, она, быть может, чтобы скрыть свое волнение, молча отвернулась от него: "Де-е-личка!", с невыразимым горем воскликнул он сквозь слезы.

 Тетя взяла его за руку и уговорила ехать. Мы потом еще долго не могли забыть этого возгласа полного упрека: "Деличка!" -- и обвиняли маленькую кузину в холодности.

 Оленька, зарывшись с головой в подушку, плакала до тех пор, пока ей не сказали, что она ослепнет...

 24 января, в 7 часов вечера тетя с Лелей приехали в Москву и остановились в гостинице "Лондон". На другой день тетя взяла на весь день карету и сперва поехала с Лелей к своей старшей сестре Софии Николаевне Есиповой. Муж ее -- Григорий Васильевич Есипов заведовал архивом Министерства императорского двора, и у них была большая казенная квартира в Кремлевском дворце. Есиповы очень родственно приняли и обласкали Лелю; на душе ему как будто стало легче. От Есиповых поехали к Трескиным, в Трубниковский переулок.

 Владимир Апполонович Трескин был нотариусом, а Наталья Васильевна, жена его, была институтской подругой и приятельницей тети, с которой она с самого института была в постоянной переписке. Она приняла тетю с такой радостью и так заговорила ее, что тетя опоздала в этот день к Леонтьеву. "Первая неудача",-- замечает тетя в своем письме к дяде 27 января 1875 г. На другой день, в воскресение, тетя поехала прямо к Леонтьеву, но он не принял ее, и лакей его сказал, что его можно застать только в лицее от часу до четырех. "Вторая неудача",-- замечает тетя в конце того же письма. В понедельник тетя поехала в лицей в половине второго. Швейцар объявил, что Леонтьев уехал на Остоженку, где строится новое помещение. Эта третья неудача совсем рассердила тетю, потому что на визитной карточке своей, накануне, она предупреждала Леонтьева о цели своего приезда, а Григорий Васильевич сказал ей, что многие очень дурного мнения о лицее и хвалят частную гимназию Креймана[1]. "Леля со мной вместе волнуется,-- писала тогда тетя,-- и ему скучно без дела, но Софи с Григорием Васильевичем в восхищении от него, говорят с ним, угощают его и едой, и картинами, и книгами"...

 Колебание тети вызывало обмен телеграммами. Дядя советовал не верить "Москве" -- в одной телеграмме, привезти Лелю обратно в Саратов -- в другой.

 Тетя стояла на своем. В очень длинном письме к дяде от 31 января она подробно описывала, какое отрицательное впечатление произвел на нее лицей: "О лицее Катковском я очень дурного мнения осталась потому, что я лично сама с Леонтьевым ходила в дортуары, классы, рекреационные залы, столовую, и все виденное мною сделало на меня дурное впечатление. Леонтьев повел меня по дортуарам старшего класса -- и то гадко, но я его попросила показать мне именно тот дортуар, куда он положит Лелю. Он меня повел в преисподнюю по каменному полу. Запах -- невыносимый свежему человеку. Когда я начала выспрашивать: "Вся Россия против вашего заведения; говорят, у вас бьют учеников; они тратят деньги на прихоти?" Он отвечает громким смехом и говорит: "Да! У нас есть наказания, иногда секут". Я спрашиваю: "А кто же исполняет это?" Он: "Я сам". Я говорю: "Я нахожу, что детям не нужны карманные деньги в руках иметь". Он: "Отчего же? Иногда мальчик хочет полакомиться или угостить товарищей". И все это со смехом и равнодушием. Леонтьев горбатый, маленького роста, белокурый, в очках, желчное лицо. Мальчики в разных платьях и некрасивы на вид. В столовой запах -- смесь сапогов с кушаньем... Об учении я не могу сказать также ничего утешительного", и т. д.

 В противоположность лицею тетя описывает Крейманскую гимназию: "Была поражена входом. Чистота, порядок. Приехала я также в час завтрака. Пригласили меня в приемную,-- вышел сам Крейман"... Когда тетя подробно объяснила ему, что привело ее к нему, он сказал: "Лицей действует без контроля. Вместе с тем у Леонтьева и Каткова[2] даже интересы не связаны с исполнением добросовестно их обязанностей, т. е. они все жалование получают, и люди ни перед кем не ответственные, а я -- даю отчет совету и веду дело сам. У меня есть два помощника, преданные мне, один живет 13 лет, другой 10 лет. Мои интересы личные связаны с этим делом"... и т. д.

 Тете показали все заведение. "Дом на высоком месте, освещен солнцем. Дортуары большие, высокие; вентиляция в каждом из них, классы еще выше. В столовой, большой, светлой комнате, был накрыт стол. На каждом приборе лежала большая котлета с макаронами и еще что-то; около -- кусок черного хлеба, салфетка хорошо сложенная, как следует"... Крейман представил свою супругу, которая с двумя дамами и лакеями продолжала накладывать и подливать соус на все тарелки. Ровно в 12 часов попарно вошли ученики, все одинаково одеты, по форме, и, проходя, каждый кланялся... Словом, тетя была в восторге и от всего строя, и от самого помещения в великолепном доме Самариной на Петровке, против мужского монастыря и рядом с большим садом Фомина, которым ученики пользовались летом для гулянья, а зимой -- для катанья с гор и на коньках. Описав все это подробно, тетя заключала: "Впрочем, конечно, твое решение, ангел мой дорогой, для меня всегда свято, и мило, и дорого. Будь покоен, мы живем здесь у Софи покойно, хорошо, она счастлива, что я у нее остановилась, Лелю балуют, он как сыр в масле катается. Григорий Васильевич, когда узнал, что я получила от тебя разрешение не помещать Лелю в лицей, сказал: "Я не смел отговаривать, но очень рад, что я могу переменить свое решение, потому что это самое безнравственное заведение, какое может быть -- это всеобщий говор "Москвы", у которой лицей на носу. Прочти все со вниманием, обдумай и решай, как знаешь"...

 В ответ на это письмо тетя получила телеграмму от 3 февраля:

 "Письмо получил, верю тебе одной, целую, благословляю Лелю к Крейману, благодарю Есиповых за теплое участие, радушный прием. Не торопись"... Тетя же телеграфировала 5 февраля: "Леля выдержал экзамен хорошо. Завтра окончательно поступает Крейману 9 часов утра"... Итак, 6 февраля 1875 г. Леля поступил в 1-й класс Крейманской гимназии. Дядя поздравил его телеграммой: "Сестры и я мысленно обнимаем и поздравляем с поступлением в гимназию Креймана. При твоем уме и самолюбии за науку твою я не боюсь. Благословляю, друг мой. Но прежде всего надо быть добрым товарищем, любить, уважать и гордиться заведением, где воспитываешься. Читай депешу как молитву, каждый день, пока не поймешь чего хочу. Алексей Шахматов".

 Первые письма Лели от февраля и марта 1875 г. были написаны еще детским почерком, на французском языке и с ошибками. Он еще не умел владеть своим слогом и жаловался, что не может "горячими словами выразить на бумаге те горячие чувства любви и уважения, которые наполняют его сердце к дяде и тете". Эти первые его письма полны тоски и грусти.

 Ему казалось, что прощание с тетей на глазах у Франца Ивановича Креймана было так сухо, что, когда он в субботу пришел в отпуск к Есиповым, ему стало еще грустнее, так как он не застал тети, с которой он прожил у них две недели. Но в гимназии ему было хорошо, "хотя,-- замечает он,-- я бы увидел много горя, если бы с первых же дней у меня не явился покровитель, ученик 2-го класса Александр Всеволожский", который стал его защищать от врагов и подобрал ему хороших друзей среди товарищей его класса: Голяшкина, Барсова, Свечина, Поповицкого; также и во 2-м классе -- старшего Всеволожского, Ниловского, а в приготовительном -- Трубецкого, Уварова, Дурницкого и др. Но врагов Леля насчитывал до 70 (!). Поставлял их главным образом приготовительный класс. "И меня били бы каждый день, если бы не мой покровитель Александр Всеволожский, пользующийся большой любовью всей гимназии".

 К счастью, многочисленные враги Лели стали быстро таять: Леля не "фискалил", не жаловался учителям, когда они давали ему прозвания "подпольного аристократа" или "актрисы большого театра", и старался, несмотря на свою вспыльчивость, терпеливо выносить их приставания. "Врагов стало совсем мало",-- писал он дяде, а к числу друзей прибавились: Титов, Монахов, Смирнов, Михельсон, Латышев, Лавровский, а в приготовительном: Голиков, Баршев, Хомутов и мн. др.

 В письме к тете от 1 марта Леля перечисляет и своих учителей: самый страшный -- учитель латинского языка Шварц; умный учитель французского языка, "даже написавший книгу" Керков; учитель немецкого языка, тоже написавший книгу, Линде ("теперь я люблю немецкий больше прежнего"); учитель русского языка -- Штарк, очень строгий; учитель арифметики Энгельбрехт; учитель закона божьего -- протоиерей Добров. Географию преподавал сам Франц Иванович, учителем рисования был Александров.

 Каждую субботу Франц Иванович громко читал отметки учеников. В субботу 1 марта оказалось, что 28 учеников из 40 получили единицы, почти все остальные были награждены двойками. "Когда черед дошел до меня, Франц Иванович говорит: "Посмотрите, Шахматов уже учится здесь месяц, еще двоек не получал... Не стыдно ли вам всем получать единицы?" И обернувшись ко мне: "Старайтесь, Шахматов, старайтесь"...