Главный успех нашей маленькой литографии совпал с русско-турецкой войной [Русско-турецкая война 1877-1878 годов]. Мне пришла в голову счастливая мысль дать карты военных действий и батальные картины.
Это так увеличило наше производство, что мы едва успевали готовить товар. А затем, уже в 1882 году, большой толчок нашему делу дала Всероссийская промышленная выставка [Всероссийская промышленная выставка -- была открыта в 1882 году в Москве, в Петровском парке], где были и наши экспонаты. На выставке я получил мою первую награду -- медаль.
Успех литографии превзошел самые смелые мои ожидания. На всем Никольском рынке [Никольский рынок -- рынок, на котором в мелких лавках и палатках производилась продажа книг и лубочных картин. Был расположен вдоль стены Китай-города, у Ильинских ворот] мы стояли положительно вне конкурса. Но я объясняю это только тем, что я внес кое-что новое в торговые приемы.
Я шел на риск -- приглашал лучших рисовальщиков и первоклассных мастеров, никогда не торговался с ними в цене, но требовал высокого качества работы. Я, наконец, следил за рынком и с величайшим старанием изучал вкусы народа.
Вот, в сущности, и все, что я внес в дело. Но результаты это дало поразительные.
Вскоре заказы так завалили нас, что мы задыхались в маленькой литографии и надо было серьезно думать о капитальном расширении дела.
Но мой хозяин Петр Николаевич Шарапов был человек старого склада и большой "тихоход" и в делах и в торговле. Расширение дела испугало его.
-- Нет, Ванюша, мне эго не в пору, -- говорил он. -- Я люблю потихоньку да полегоньку, а ты будешь шагать все дальше и дальше. Мне за тобой не угнаться. Давай лучше разойдемся. Довольно ты у меня поработал. Открывай свою лавку и будь сам хозяин, а я тебе помогу.
Расстались мы ласково, тихо, с душевной грустью. Я почитал Шарапова, как отца, а он относился ко мне, как к сыну, и обоим нам была тяжела разлука. Отваливался целый пласт жизни, уходили в прошлое и детство, и юность, и начиналась новая, неведомая жизнь на свой риск и на свой страх.
Но, чтобы выучиться плавать, надо броситься в воду. И я бросился. Однако до конца дней Шарапова я сохранил к нему самые теплые чувства, и сейчас, когда мне идет уже восьмой десяток, я вспоминаю о нем, как о моем первом друге, хранителе моего детства и наставнике моей юности.
