***

+++ 

(Совгавань. Борт «Бесшумный»)

Прошу извинения за плохую бумагу. Вы на портрете похожи на И.В. Сталина. Верней, частью лица. И ещё на французского Поэта. И вообще с грустью отмечаю, что Вы здорово сдали. Какие-то одутловатости на лице.

«Мы большие и маленькие, мы качаемся плавно,

мы не люди, мы маятники, это самое главное».

Если вы хотите действительно хотите ко мне приехать, то нам нужно договориться о некоторых деталях (я имею ввиду вояж в Сов. Гавань, на берега Императорского залива). Можете ли Вы точно назвать дату? Я должен как-то к этому подготовиться. Обеспечить увольнение (заранее прогнуться). И вообще подготовить почву. Жму Вашу* руку.

      *Все эти обращения на Вы, жантильные манеры, было взаимным выдрючиванием друг перед другом и окружающими, работой на публику, выпендрежем.

***

Я каскадер, я дегустатор риска,

меня не просто выбить из седла,

когда со скал срываются артисты,

не думайте, что это чучела.

Нет, это мы, азарт погони? Блажь?

Над пропастью гарцующие кони...

Но профессионально я спокоен,

впадая в фантастический вираж.

Я – каскадёр. Я – не такой как все.

Я – фантазёр, я – дегустатор риска.

Вы видите, в глаза мои со свистом

впивается горячее шоссе.

Я – продолжение гения актёра,

от кинокамер прячу я лицо,

когда меня свистящее лассо

рвёт из седла по воле режиссёра.

Я продолженье гения. Я рад,

что жизнь не чёрно-белая банальность.

Там, где пасует ваша гениальность,

танцует на канате акробат!

Смотрите, вы не видите обмана.

Когда герой спасён (он на земле),

он дарит вам улыбку супермена,

я продолжаю где-то за экраном

карабкаться по выжженной скале.

Сейчас, за тем бугром я поскользнусь,

ущелье – как дымящаяся рана!

Но и тогда я к вам не повернусь,

я улыбнусь себе – не для экрана.

Дорогой друг! Вы прислали потрясные стихи. Вот видите,  разговор по телефону так вдохновил вас. Особенно где вы «бушлатом... в 15...»  Сильно сказано. И про пальто, «упругий, как зверь». Я, кажется, в прошлом письме был слегка несдержан. Вы уж простите.

*** 

В двадцать один идите ва-банк,

не до седин, песня в зубах.

Трубка в зубах, двадцать один.

Не до рубах, не до гардин,

не до машин, не сибарит,

двадцать один, в жилах бурлит.

Если пока не одинок,

если рука чует курок,

 и от рублей волен карман,

ты на земле – пан-атаман.

Гаснет камин, и наплевать,

Двадцать один, не прозевать.

Если уют не по нутру.

Если куют звонко в жару,

в травах гудя, семь кузнецов.

Капли дождя прямо в лицо.

Если простор брошен назад,

если мотор весь по газам.

Если азарт. Звоном осин

грянет в глаза. Двадцать один.

Только ва-банк. Ты ль не игрок,

кровь на губах, к дьяволу кровь.

Эту грозу чёрт разберет.

Десятка к тузу не часто идет.

Не до морщин. Не до седин.

Не до машин. Не до гардин.

В жизни лишь раз, градом у глаз,

звоном осин, ветром с вершин.

Двадцать один, двадцать один...

***

Я мир преподнесу на острие клинка,

где сходится наука и искусство,

где жизнь и смерть так сплетены искусно

и неразрывно движутся в веках.

Где бытие, сойдясь на острие

с небытием, осмысливает вечность,

где в кулаке зажата бесконечность

и сущность раскрывается ее.

Понятия любви, добра и зла

перестают звучать простым шаблоном,

но точно обрисованы законом,

как три летящих линии угла.

И будет бесконечность так томить,

как высшая поэзия простого.

И кривизна полей в глубинах слова

прочертится, как пламенная нить!