Дверь отворилась.
— С вещами!
Стянула с тумбочки свой узел, без прежнего ожидания перемен поплелась к двери.
— Хлеб возьми, — напомнил надзиратель.
Вернулась, сунула пайку в наволочку, вышла в коридор.
Меня снова повели какими-то коридорами и лестницами, потом мы прошли через двор (был белый день, и, вдохнув свежего воздуха, я сразу взбодрилась), поднялись на второй этаж, подошли к решетке, перегораживающей довольно широкий коридор.
В нос ударил резкий запах дезинфекции (так иногда пахнут пропитанные каким-то составом железнодорожные шпалы), к нему примешивалось зловоние общественной уборной, я поняла, что за дверями по обе стороны перегороженного решеткой коридора — камеры.
У решетки меня передали другому — коридорному — надзирателю, он подвел меня к двери № 10, приказал:
— Лицом к стене!
Пока он возился со связкой ключей, я старалась вообразить, чтó там, за дверью. Наверное, огромная камера с каменным полом и темным сводчатым потолком, на нарах — наголо обритые арестанты в полосатых штанах и куртках (почему-то мне не пришло в голову, что в тюрьме женщины сидят отдельно от мужчин).
В камеру вошла, внутренне съежившись от страха, но подбородок вздернула — как только могла.
Сравнительно небольшая — метров двадцать — комната с навощенным паркетным полом (позже я узнала, что в этом здании когда-то помещались меблированные комнаты «Империаль»). Никаких нар: железные — наподобие больничных — кровати, у стены — обитый кухонной клеенкой стол. В углу возле двери — параша — цинковый бак под крышкой, в таких кипятят белье. В передней стене окно, снаружи загороженное щитом (по тюремной терминологии — намордником), укрепленным наклонно: вплотную к подоконнику, немного отступя сверху, так что воздух через открытую форточку, а также дневной свет, хоть и скудно, но все же проникали в камеру, что после бокса показалось мне особенно отрадным. Батарея центрального отопления в стене забрана мелкой металлической сеткой.
Все это в подробностях я разглядела чуть позже, а тогда прежде всего с огромным облегчением увидела не толпу полосатых арестантов, а пять интеллигентного вида женщин.
Когда за приведшим меня надзирателем закрылась дверь, ко мне подошла самая из них молодая.
— Ты, наверное, из университета? — спросила она.
— Нет, из педагогического, — ответила я и, подумав, что она не случайно спросила про университет, должно быть, сама студентка МГУ, добавила: — Из университета — моя сестра.
— Как ее фамилия?
— Веселая.
— Гайра?
Чуть не бросилась ей на шею:
— Да!
— Я тоже училась на истфаке. Она ведь сейчас на пятом курсе?
— Она сейчас в тюрьме…
— Господи!.. Как тебя зовут? Я — Наташа Запорожец.
Никогда не слышала я от сестры о Наташе, но она знала Гайру — этого было достаточно, чтобы ощутить спокойную уверенность: я больше не один на один с тюрьмой, меня взяли под крыло…
Лампа под потолком горела и днем и ночью. Перед сном женщины прилаживали на глаза повязки (наилучшим образом этой цели служил черный бюстгальтер). Но мне в первый вечер свет ничуть не мешал: заснула, как только коснулась головой подушки. Не слышала, как открылась дверь (а открывалась она всегда с каким-то тюремным лязгом), проснулась только тогда, когда потрясли мою кровать.
Рядом стояла надзирательница.
— Фамилия? — спросила она.
Я сказала.
— Инициалы полностью?
— Что-о?
— Инициалы полностью! — нетерпеливо повторила она.
Я не могла понять, чего ей от меня надо.
— Имя-отчество, — подсказала с соседней койки Наташа.
— Заяра Артемовна.
— На допрос.
Свободное копирование
