Кормили все хуже, а против цинги давали отвар из еловых молодых побегов. Горький ужасно, но — пили.
Оказалось, что это еще не самое страшное. Еще хуже стало, когда начались морозы, не стало воды. Почти по всему Ленинграду отключился водопровод. А это значит, что не работала и канализация. На палату у нас было одно ведро. Раненые — с голодным поносом… Мы это ведро выливали за окно. Вынуждены были. Это все замерзало на стене под окном — а что мы могли? Даже для того, чтобы что-то сварить, по воду ездили на Неву. Ставили на санки два котла, в них ведерком черпали воду из Невы. По Неве плыли трупы. Потом замерзла Нева, стали воду из проруби вытаскивать — а вокруг все скользкое. С ведрами-то по скользкой горке… За руки держась, становились цепочкой, человек по пять. Воды едва хватало на питье и еду — кипятили в котлах, в бывшем буфете факультета.
Работала я неделю — днем и ночью. На три дня шла домой к папе, а на четвертый должна была вернуться. Шла я пешком от университета, через Дворцовый мост, а потом или по Невскому, или по набережной, потом через Литейный мост, по Литейному и по Кирочной улице — домой.
Каждый раз город становился все более пустынным. Трамваи постепенно ходили все реже; с конца ноября они встали по всему Невскому «на прикол» — не стало тока; потом эти мертвые трамваи занесло снегом, засыпало по самые входные ступеньки, окна были разбиты от взрывов и бомбежек… Так и стояли они, неподвижные — эта их неподвижность отпечаталась в моих воспоминаниях навечно.
Сейчас по телеканалам несколько раз показывали блокадные кадры, и на них меня поразило… многолюдье! Это кадры конца октября и ноября (не позже!) — тогда еще были люди на улицах, и только что появились в качестве транспорта детские санки с привязанными к ним покойниками.
Но потом люди почти исчезли: по улицам, далеко друг от друга, брели одинокие, закутанные в одеяла фигуры, а покойников уже не везли — их просто увязывали в одеяло и выносили на улицу (если было кому вынести…).
В мамину комнату попал снаряд, что-то мы оттуда вытащили, так и существовали. Кто-то говорил: «дальнобойные», а папа: «Обыкновенная артиллерия полевая. Бьют с Пулковских высот».
