I. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
-- Административная высылка -- это не наказание, а только мера предупреждения и пресечения преступлений, -- любезно объяснял мне товарищ прокурора. -- Поэтому вы и не подвергаетесь никаким ограничениям прав и преимуществ.
Утешенный мыслью, что многолетняя ссылка в тундры Восточной Сибири не наказание, я стал ожидать с нетерпением, когда окончится период... опять-таки "не наказания" и не политического преследования, а только меры предупреждения на тот случай, чтобы не подлежащий наказанию человек не уклонился от "следствия и суда", которым он не подлежит. Эта предварительная "мера предупреждения" выразилась по отношению ко мне только в девяти месяцах жизни в Петропавловской крепости и двенадцати месяцах пребывания в доме предварительного заключения, -- все время в строжайшем одиночном заключении.
Понятно, с каким нетерпением я и мои товарищи ждали объявления "предупредительного повеления": путешествия по этапам, жизнь в Сибири -- все это рисовалось воображению как освобождение. Относительно себя лично я упустил из виду только эластичность и легкую изменяемость российских законов во всех тех случаях, когда дело коснется... не наказания, нет... а мер предупреждения и пресечения. Закон определяет срок административной высылки в пять лет. Я упустил из виду, что "предупредительная практика" удлинила этот срок до десяти лет плюс еще пять лет одиночного заключения. В экстренных случаях эта же практика поднималась до заключения в Шлиссельбургской крепости на пять лет, с тем что в самый день окончания срока человеку, уже мысленно считавшему себя на воле, объявляют опять-таки только как о предупредительной мере о продлении срока еще на пять лет, как это было с Лаговским.
Да, я упустил из виду все эти мелочи. Мне о них напомнили. После почти двухлетней одиночки, когда я с минуты на минуту ждал если не освобождения, то все-таки возвращения в среду товарищей и близких, мне объявили "меру предупреждения": три года одиночного заключения и пять лет ссылки в Восточную Сибирь, -- конечно, без ограничения прав свободного человека!
Хотелось бы без ложного стыда, без боязни упреков в малодушии, но и без преувеличенных жалоб на тягость заключения воспроизвести душевные переживания этих трех лет существования без жизни.