Голливуд
Ни одно место на свете не оклеветано в большей степени, чем Голливуд. До приезда туда я много слышала о «диких вечеринках», якобы устраиваемых его обитателями, но ни на одной из них мне не довелось побывать лично. Я приехала в Голливуд, когда была введена новая система налогообложения. Раньше великие голливудские звезды могли покупать дома, коллекционировать драгоценности, содержать дюжину автомобилей, потому что налоги были относительно невысокими. Сейчас приходилось умерять свои потребности, чтобы не злить налоговых инспекторов, ходивших буквально по пятам.
И несмотря на это, приятно быть щедрым. В первые дни в Голливуде я подписывала много чеков. Не зная истинную цену зарабатываемых денег, я с легкостью отдавала их друзьям, больным, просто нуждающимся. Подписать чек — дело нетрудное. Казалось, я забыла о том, что за подписью стоят деньги, с которыми рано или поздно придется расстаться. Великое изобретение — чеки!
Я знала Голливуд как город (хотя в географическом смысле это всего лишь пригород Лос-Анджелеса), в котором люди работают так же много, как и в других городах, а может быть, даже и больше. Они должны рано вставать, чтобы вовремя оказаться на работе. Нам, актерам, уже в шесть часов утра полагалось быть в гримерной.
Возможно, это не так страшно для людей других профессий, но только не для актера, который должен прилично выглядеть (даже до грима). Правда, случалось, что некоторым актерам и в пять утра удавалось быть в прекрасной форме, но это редкие исключения.
Усталые приходили мы в гримерную, рассчитывая на снисхождение и сочувствие, и я благодарна всем, кто помогал мне вовремя быть готовой к работе.
Волосы всегда были моим «Ватерлоо». Они почти не поддавались ни завивке, ни укладке, а уж о прическе, украшающей «легендарное» лицо, не приходилось и мечтать. Ровно в шесть мы начинали их закручивать, затем шла сушка, которая обжигала кожу, но ничего не помогало. Тогда, вконец отчаявшись, мы хватали горячие щипцы, и только благодаря им я могла вовремя появиться перед камерой. В полдень от моих локонов оставались одни воспоминания. Гримеры были в отчаянии. Пока все обедали, мы пытались придать моим жалким волосам хоть какую-нибудь форму, но удавалось это не всегда.
Когда на берегу Аризоны снимался фильм «Сад Аллаха», дело обстояло еще хуже. Жаркий ветер изничтожал локоны, еще утром имевшие приличный вид. Я ненавидела фильм не только из-за кудряшек, но и за весь кудрявый сценарий. Но, начав работу, приходилось держаться до конца.
По строгим предписаниям профсоюза, к съемкам нас готовили несколько человек: два гримера (мужчина гримировал лицо, женщина тонировала тело), парикмахер и костюмерша. Никто из них не имел права вмешиваться в работу другого.
Я вспоминаю девушку-парикмахера, которую чуть не уволили только потому, что она заметила, что шов на моих чулках был не на месте.
Я, естественно, настояла на том, чтобы она осталась со мной во время съемок в Голливуде и Европе. Ее звали Нелли Мэнли. Она разделяла мои заботы, плакала вместе со мной, ненавидела каждого, кто не был со мною достаточно хорош. Эта скромная девушка в грязных и немодных теннисных ботинках со временем превратилась в одну из элегантнейших дам в туалетах от Чипарелли.
Она стала моей подругой и моим защитником. Жизнь на студии была для нее не из легких — там, как всегда, царила ревность.
Однажды, проходя мимо гримерной Бинга Кросби, я остановилась. Оттуда доносилось пение, и мне хотелось послушать, но Нелли тянула меня прочь. Она боялась, что на следующий день газеты напишут: «Дитрих в гримерной Бинга Кросби».
Я остановилась послушать не Кросби, а голос Рихарда Таубера, записанный на пластинку, — Бинг Кросби беспрерывно ее проигрывал. Позднее он признался, что учился у Таубера, как дышать при пении, строить фразу, а поскольку я была поклонницей Рихарда Таубера, то с этого момента полюбила и Бинга Кросби.
Полюбила я и Мэй Уэст[1]. Она была очень добра ко мне. Помогала преодолевать неуверенность в себе и делала это с удивительной деликатностью. Не могу назвать ее отношение материнским, поскольку ее тип — это не «тип матери». Но она была для меня учителем, правда, такое определение тоже не совсем подходит. Она была скалой, за которой можно было укрыться, человеком с блистательным умом, понимающим меня и мои беды.
Свободное копирование
