Боюсь, как бы у читателей не создалось представления о Балтере как о человеке суровом, твердокаменном, аскетического склада. На самом деле внутренняя сила, командирская властность, фронтовая решительность уживались в нем с каким-то мальчишеством, с юношеской жадностью к жизни. У него была озорная улыбка — неожиданная для такого крупного, солидного, я бы даже сказал, почтенного вида человека. Вспоминая Бориса, я вижу его за шахматной доской — то торжествующего, предвкушающего близкую победу, то приунывшего — угроза поражения нависла над ним, то горячащегося: «Сколько можно предупреждать, что нельзя брать назад ход!». Вижу его за шахматами в Малеевке в холле перед библиотекой и кинозалом, в Коктебеле на пляже под палящим солнцем, в «Литературной газете» на Цветном бульваре, в комнате на шестом этаже, где размещался отдел русской литературы и где постоянно собирался самый разный литературный люд.
В «Литературке» кипели шахматные баталии, одним из главных участников которых был Борис, — это превратились в настоящее бедствие. «Вы должны покончить с этим безобразием, — отчитывала меня секретарь нашего отдела Инна Ивановна. — Если кто-нибудь из начальства поднимется к нам и увидит, что здесь творится, будет большой скандал». Иногда, не выдержав ее давления, я пытался увещевать игроков: «Ребята, вы совершенно распоясались, хотя бы шахматные часы припрятали». Это не помогало. Как только появлялся Борис (а он приходил регулярно, потому что рецензировал «самотечные» рукописи и отвечал на письма — этим зарабатывал тогда на жизнь), кто-нибудь из редакционных сотрудников или «гостей» тотчас усаживался с ним за шахматную доску. Однажды в нашем «ЦДЛ», когда собрались очень уж шумные посетители, я, открыв дверь, сказал строгим, «начальническим» тоном: «Что здесь происходит! Неужели нельзя потише! Вы же мешаете нашим сотрудникам… — здесь я сделал театральную паузу и, указав на Балтера и Сарнова, которые, увлеченные игрой, даже головы не повернули в мою сторону, — играть в шахматы!» Взрыв хохота все-таки оторвал их от доски, но они никак не могли взять в толк, над чем смеются…
Нередко основа неожиданных причуд и прихотей взрослых людей — не осуществившиеся когда-то детские мечты. Эта неосознанная попытка — чаще всего, увы, все-таки тщетная — компенсировать то, что было недоступно в детстве. Борис рос у моря, а кто из мальчишек там не мечтал о собственной лодке? Когда у него была напечатана повесть — до этого он был стеснен в деньгах, сводить концы с концами было нелегко, — Борис купил лодку с подвесным мотором. Какой это был для него праздник! Он часами возился с мотором, чистил и мыл лодку до блеска. Все его друзья и знакомые приглашались разделить с ним его удовольствие — покататься на моторке. Мы добирались из химкинского вокзала на речном трамвае до какой-то пристани, а там нас ждал Борис на своей лодке, чтобы покатать, а потом отвезти в деревню, где он на лето снял комнату. Конечно, довольно быстро выяснилось, что столь желанная игрушка требует больших забот — на зиму для лодки надо было найти помещение, где бы она хранилась, да и летом, чтобы куда-то поехать, приходилось таскать тяжеленный мотор, что ему — у него начало побаливать сердце — было противопоказано. Лодка, кажется, просуществовала два или три сезона, потом исчезла.
Через несколько лет появилась еще одна игрушка — на этот раз живая: красавец пудель Атос. Это было добрейшее существо, и Бориса пес любил совершенно самозабвенно. Борис испытывал к нему тоже пылкое чувство, но натерпелся от Атоса немало. Время от времени легкомысленный и недисциплинированный пес убегал, его приходилось всей семьей искать. Борис расстраивался, нервничал. Да и кормить такую большую собаку в тогдашних наших условиях — дело непростое. Переправлять Атоса за город или в Москву — тоже проблема. «Не мог завести себе собаку поменьше?» — сказал я ему однажды. «А как бы я смотрелся рядом с маленькой собачкой?» — отшучивался Борис. Говорят, что со временем собака внешне начинает быть похожей на своего хозяина, — в крупном, благородной стати Атосе обнаруживалось какое-то родство с Борисом. Это было замечательное зрелище: по заснеженной Малеевке с массивной палкой шествует Борис — именно шествует, в его облике что-то барственное, — а породистый Атос, бразды пушистые вздымая, то убегает от него вперед, то стремглав возвращается к нему…
Свободное копирование
