Моя третья жизнь

Что делает эмигрант, начиная новую для себя жизнь?
Не знаю, как у других, но я начал с поиска себе подобных.
Четыре года назад у меня не было эйфории по поводу предстоящего переезда.
Не могу сказать, что я привык к переездам, переменам места жительства, но все же, в моей жизни это был уже второй переезд.
Первый произошел в 1989 году, когда я бросил все на свете и прилетел в прямом и переносном смысле к своей любимой, в Киев.
Мне было сорок лет, я был счастлив, самоуверен, полон сил и желаний.
Прошли годы. Все пошло прахом.
Не сложилась личная жизнь.
Не удался, успешно начинавшийся, бизнес.
Не нажил, не накопил, не сумел.
Я сходил с ума, метался по городу в надежде заработать хоть какие-то деньги, но от всех своих знакомых и бывших партнеров слышал только одно – для тебя у нас работы нет.
И в этот момент у меня появилась возможность уехать в Германию.
Эмиграция казалась мне той соломинкой, ухватившись за которую, я смогу еще раз выплыть.
Мне казалось тогда, что, уехав от накопившихся проблем, я смогу еще раз начать все сначала.
Конечно, все длилось не один день.
Два года прошло с того момента, как я подал заявление в консульский отдел посольства Германии в Киеве, и вот, наконец, у меня в руках – письмо с долгожданным приглашением.
Моя жена колебалась до последнего дня.
До последнего дня я не знал, состоится ли отъезд в назначенный день.
Я раньше не очень верил в магическую силу чисел, но наш отъезд пришелся на тринадцатое число, и с этого все и началось…
Ехали мы маленьким бусиком «от порога до порога» в компании еще трех пассажиров, направляющихся в Германию за новыми машинами.
Наш водитель, заехав за нами утром, ревностно наблюдал за погрузкой багажа, состоящего из четырех дорожных сумок.
Когда мы захотели погрузить небольшой японский телевизор, недавно доставшийся мне в подарок, он решительно запротестовал.
-Куда другие пассажиры свои вещи будут складывать? - тоном, не вызывающим возражений, спросил он.
И мы уступили.
А потом оказалось, что у наших попутчиков вещей с собой – только две сумки с едой. Но поезд, то бишь автобус, уже ушел.
Не буду описывать дорогу, она не стоит того.
На следующий день, развезя всех попутчиков по окрестностям Штутгарта, под вечер, мы прибыли в пункт назначения, под Франкфурт на Майне.
Восемь вечера, февраль, темно.
На улице идет дождь, краевое управление, в которое нам надо было попасть, уже закрыто.
Нервничает водитель, ему надо еще ехать к родственникам за двести километров отсюда.
С моей женой начинается истерика, дети напуганы, ночевать негде.
Иду в полицейское управление, благо, оно за углом, спрашиваю на жутком немецком, где я могу переночевать.
Полицейский за толстым стеклом смотрит на меня и никак не может «въехать в тему». Наконец он заявляет мне, что это полицейский участок, а не ночлежка, и что мне лучше отсюда уйти.
Сердобольная женщина, моющая полы и оказавшаяся сербкой, на ломаном русском советует ехать в ночлежный приют при католической церкви, где-то в центре города.
Возвращаясь ни с чем к своей компании, по дороге подсчитываю оставшиеся в кармане деньги.
Да, на гостиничный номер явно не хватает.
Дождь идет все сильнее, а в салоне буса в это время рыдает моя половина.
-Едем назад, в Киев, прямо сейчас! - требует она.
Водитель растерянно смотрит на меня. По условиям перевозки он не может бросить нас одних, пока мы не доехали до места, а мы вроде бы как уже и приехали, да вот никак не можем вытряхнуться из его буса.
Выхожу с ним на улицу и завожу «мужской» разговор.
-Сергеич, ты видишь, какая нештатная ситуация случилась. Деваться нам до утра некуда, да и денег на гостиницу нет. Не смог бы ты остаться с нами до утра, а утром, в шесть, мы уйдем, и ты поедешь дальше, - говорю я.
Сергеич чешет затылок, а потом соглашается.
Возвращаемся с ним в машину и объявляем о принятом нами решении, потом едем за город, и Сергеич ставит бус на парковку возле какой-то заправки.
Ужинаем оставшимися продуктами, Сергеич разливает на троих бутылку водки. Немного отпив из пластикового стаканчика, успокаивается супруга, и, устроившись на сидениях, мы забываемся коротким сном.
В шесть утра мы вновь подъезжаем к зданию краевого управления.
Вещи наши выгружены, и, рассчитавшись с Сергеичем, мы ковыляем с нашими сумками к входу.
Дежурный открывает нам дверь, и мы попадаем в холл.
Отметившись у дежурного, садимся в кресла для посетителей и ожидаем начала рабочего дня.
Через полтора часа за нами приходит молодой человек, заговоривший с нами на русском. Зовут его Эдуард, он русский немец, хаусмастер из общежития для поздних переселенцев в Гросс-Герау.
Через три часа, уладив формальности и разобравшись с нашими документами, кто-то из начальства сообщает нам, что мы должны поехать в соседний с Гросс-Герау город, где и будем поселены.
Сносим вещи в припаркованный во дворе бус, за руль садится Эдуард, и мы трогаемся. Как выяснилось, едем мы в Рюссельсхайм, в котором находится завод по производству автомобилей «Опель».
Информации пока для нас маловато, и мы все двадцать минут, пока едем, расспрашиваем Эдуарда о житье-бытье.
Он вроде бы ничего и не скрывает, но рассказывает обо всем как-то туманно.
По дороге к нам подсаживаются еще два клерка.
Они из местного Социаламмта, ведомства, которое на долгие четыре года станет для нас чем-то вроде Мекки, куда хочешь, не хочешь, а надо регулярно ходить на поклон.
Попутно заезжаем на склад, получаем четыре больших тюка, на каждого члена семьи по одному.
В них завернуто что-то мягкое.
Немного поколесив по городу, выбираемся на окраину, и на одной из улиц небольшого пригородного района останавливаемся возле двухэтажного бело-синего барака, обнесенного забором из оцинкованной проволоки.
Мгновенно раскрываются несколько окон, в которых начинают мелькать мужские и женские, по большей части чернокожие лица, с любопытством разглядывающие нас.
В довершение ко всему, на тротуар высыпает толпа детей арабской наружности в возрасте от трех до десяти лет.
Непривычные к столь плотному вниманию, мы чувствуем себя амебами, попавшие на предметный столик микроскопа.
Получаем кровати.
Из кладовой на первом этаже перетаскиваем их в две комнаты общим метражом 19 кв.м., которые на ближайшие два года станут для нас нашим жильем.
Не дожидаясь, пока мы закончим перетаскивать наши вещи, один из клерков, в последствии оказавшийся нашим куратором, начинает заполнять на нас анкету. Доходим до графы «вероисповедание».
Господин спрашивает, какой я веры.
-Христианин, - диктую ему я.
-Вас? - таращится на меня он.
-Русише христише ортодокс, - по слогам, медленно, говорю ему я.
У герра на лице появляется выражение крайнего изумления.
-Юде? - словно не слыша меня, спрашивает опять герр.
-Русише христише ортодокс, - опять повторяю ему я.
-Юде??
-Русише христише ортодокс!!!
-Юде??????
-Юде, юде, - соглашаюсь с ним я.
Мне уже все равно, какой я веры и как меня зовут.
Я устал, я голоден, я хочу спать.