* * *
Писатель Владимир Кобликов, ученик Паустовского и неловкий искатель истины, навсегда был обречен куковать в глухой Калуге, где по улицам бегали поросята и на главной площади росла трава. Не знаю, как ему пришла идея с изданием литературного альманаха, но в одно прекрасное время он заявился в Тарусу со своим замыслом.
К делу подключилась столичная интеллигенция, и сразу начались склоки, месть и зависть.
Редколлегия сборника: Кобликов, Оттен, Панченко, Паустовский, А. А. Штейнберг, — собрание тарусских звезд, разных и разобщенных, — о будущей книге думала вразнобой. На сей раз представителей правой партии не пригласили к сотрудничеству, но драка началась среди своих.
Таруса начиналась с зеков.
Двести лет назад там спасался от царского гнева поэт А. П. Сумароков, сочинявший занятные, не потерявшие прелести и сейчас эклоги: «в роще девки гуляли, калина ли моя, калина ли моя». Четыре года там бродил больной АЛ. Радищев — «рабства враг» (по Пушкину), — собирая боровики по старой Калужской дороге. От царских гонений там прятались загадочные «хлысты». За тысячи верст от родного Кавказа здесь доживал имам Шамиль.
Зеков нового времени представлял Аркадий Акимович Штейнберг.
У нас нет никаких оснований осуждать качество литературного содержания. Знающие люди, читавшие альманах «Тарусские страницы», оценили превосходную прозу Марины Цветаевой, поэзию Заболоцкого, редкой ценности мемуары Гладкова и Степанова, однако пестрые рассказы Балтера, Казакова, Максимова, Кривенко, Окуджавы вставлены наспех и по протекции Паустовского.
Нужна ли книге красота?
Ответ будет один — да, нужна! Книга удобного размера, с приятной наружностью и конструктивным нутром — непреходящая ценность для читателя и библиофила, вещь, необходимая для истории книжного творчества.
Вопрос о «книге», о ее размере и украшении возник сразу, как только набитый литературой портфель лег на письменный стол Паустовского.
Писатель, питавший особую нежность к творчеству Бориса Свешникова, уже тогда автора превосходных перовых иллюстраций, имел его в виду, как принципиального оформителя альманаха, однако Николай Давидович Оттен-Поташинский, не любивший ни Свешникова, ни Паустовского, имел в виду своего кандидата.
Предполагалось сделать красивую книгу, а не кое-как сброшюрованные, типографские листы.
— Итак, — громогласно объявил Аркадий Штейнберг, врываясь к нам в избу, — макет и обложку делает Петрович, пойдет и его лагерный альбом. Театр и поэзию украшает Валя Воробьев!
Почему альманах в этом составе не состоялся, а вышел тяжелым журналом с уймой никому не нужных фотографий колхозников и замытых, напиханных как попало репродукций?
Летом 1961 года судьбу книги решала не советская цензура, а пять членов редколлегии, не сумевших поладить друг с другом.
Вдобавок кто-то распустил слух, что в доме А. А. Штейнберга действует «нелегальный дом терпимости».
И как ликовали в доме Ватагина, когда прояснилось, что опальному поэту грозит конфискация дома и суровое наказание художнику Коле Румянцеву, Кушнеру и Таисье Штейнберг, невестке Акимыча.
Из Москвы пригласили опытного адвоката Шуба, однако спасти невестку не удалось. Ее осудили за расхищение государственной собственности на семь лет лагерей.
Но вернусь к альманаху.
Когда до Н. Д. Оттена дошли слухи о краже гусей и борделе, не долго думая, он заявил, что это работа бывшего зека Свешникова.
В разгар «гусиного процесса» драматург Оттен забрал рукопись альманаха и отвез в Калужскую типографию.
— Я спас альманах от разгрома, — любил повторять Николай Давидыч поклонникам независимого творчества.
Он бросил рукопись двум калужским алкоголикам, Каурову и Решектаеву. Они изрисовали карандашом всех передовиков сельского хозяйства, и кое-как и где придется. Вместо обещанной статьи Бориса Балтера о лагерных рисунках Свешникова, в книжку запихнули уйму мутных репродукций картин русских классиков. Обложка, сработанная внучкой Борисова-Мусатова, как фиговый листок прикрывала срам и бездарность книжки.
Альманах вышел в свет типографским уродцем. Он рассыпался на глазах, при первом листании. Весь тираж в 75 тысяч штук попал на черный рынок и разбежался по рукам спекулянтов. Через месяц альманах стал библиографическим курьезом и найти его почти невозможно.
Свободное копирование
