В моей жизни была интересная история, связанная с алмазом. Я купил большой (не помню, во сколько каратов) бриллиант чистой воды - не таиландский голубоватый бриллиант, который стоит дешевле, а именно «чистый». Он был вставлен в платиновое кольцо - очень тусклый и некрасивый, хотя и дорогой металл. Когда ситуация с моим отъездом в СССР прояснилась, я решил бриллиант продать. Не потому, что мне были нужны деньги, а потому, что казалось неприличным ехать в СССР с таким буржуазным камнем.
Моя секретарша устроила его оценку в большом ювелирном магазине. Когда мы приехали, нас уже ждали человек пять оценщиков: один в европейском костюме, все другие - в китайских халатах. Друг с другом они почему-то не разговаривали.
У каждого из оценщиков были маленькие весы, лупы, бумага и кисточки. Они по очереди рассматривали камень со всех сторон в лупу, малейшая трещина сильно обесценивала бы его, взвешивали (как они учитывали вес кольца, я не знаю), что-то писали, передавали кольцо друг другу и снова проверяли, провозившись с этим проклятым куском углерода около часа. Наконец, они сверили свои записи и назвали цену - сделка состоялась. В то время маоцзэдуновские деньги сильно упали в цене, и банки упаковывали банкноты в пачки по миллиону ЖМБ (жень мин бао). Пачки перевязывались веревкой, и на куске бумаги, подложенной под веревку, писалось, что в пачке миллион ЖМБ и банк гарантирует точность суммы. Это скреплялось печатью банка. Мой шофер отнес все эти пачки на заднее сиденье моей машины, и оно оказалось заваленным деньгами. Осталось только место для секретарши.
Состав пациентов у меня, как и у всякого врача, был довольно пестрым. Да и каким он еще мог быть в международном городе? За свою врачебную практику в Шанхае я видел всяких людей, но большинство из них оставили самое хорошее впечатление. Правда, врач всегда видит своего пациента с лучшей стороны - в этом и заключается мудрость медицины. Встречаясь с больным, врач не требует характеристику с места работы, а начинает оказывать помощь. Гиппократ учил: врач должен принести облегчение. То же самое говорил и знаменитый французский терапевт Поль Сави: «...если исцелить врач не всегда может, то облегчить страдания он может всегда». Врач должен идти к больному с открытой душой, без всякой предвзятости. Он больше других знает людей, но, как ни странно, ему труднее всего их осуждать. Правда, я, вспоминая свои встречи с людьми, никогда не могу отказать себе в удовольствии описать их с некоторой долей иронии.
Так, один русский спекулянт пригласил меня как-то к жене. Пригласил ночью, когда на каждом углу стояли японские часовые и ездить было опасно. Спекулянт был прилично пьян и ходил по комнате в пижаме; он ел мандарин и называл меня в рифму - «докторин». Возможно, в душе он был поэтом, хотя и скупил в Шанхае всю соль, перепродал ее по неимоверной цене и стал очень богатым. Редкое сочетание поэтичности натуры и прагматизма.
Надо сказать, что в мире много смешного и надо только уметь его увидеть и оценить. Вот еще одна история из моей богатой на смешные случаи жизни. Мне довелось присутствовать на большом приеме в честь дня рождения норвежского короля, который устроил генеральный консул Норвегии Мартин Болстад. Это был красивый человек, ростом - настоящий викинг, только одет в современные штаны. Многочисленные гости, приглашенные на прием, сгруппировались вокруг веранды на английской лужайке. Прислуга обнесла всех напитками. Болстад вышел к нам, чтобы произнести речь и... забыл, о чем хотел сказать. Он задумчиво смотрел в небо и молчал. Так же молча стояли и все мы со стаканами виски и джина в руках. Мне в душу закралась свинская мысль, что он забыл имя своего короля. Потом я сообразил, что он мог забыть его номер. Ведь почти все короли Норвегии были или Олафы, или Гааконы. Представьте себе, что Болстад мог произнести тост: «Леди и джентльмены, предлагаю вам выпить за здоровье его величества короля Норвегии Олафа третьего. Ура!» - а Олаф третий умер еще в третьем веке нашей эры. Скандал! Какой-нибудь негодяй написал бы в Осло письмо и сообщил бы, что консул забыл имя своего государя. Болстада выручил его китаец-бой. Он подошел к нему с серебряным подносом, на котором стоял стакан виски с содовой. Болстад взял стакан и сказал: «Леди и джентльмены! Сегодня день рождения короля Норвегии. Я приглашаю всех выпить за его здоровье. Ура!» Этикет был соблюден. А был ли королем Олафом или Гааконом никто из присутствующих гостей, кроме норвежцев, не знал. Да и Болстад, по-моему, не помнил. Кстати, когда-то он служил в норвежском посольстве в России, о чем мне сам рассказывал, правда, точно не помнил, было это до революции или после. Ну, запамятовал человек, чего с него возьмешь. И у него была русская подруга, прелестная брюнетка. Интересно знать, всегда ли помнил он ее имя.
Когда Болстад узнал, что я скоро уезжаю в СССР, то устроил ужин в мою честь. Очень милым человеком был Мартин Болстад, хотя и немного забывчивым.
Перечитывая сейчас протоколы заседаний нашей фирмы, я поражаюсь, что все последние встречи сводились к обсуждению финансовых вопросов. В одном протоколе появилась характерная для того времени запись: «Получен хороший гастроскоп. Заплачено 126 фунтов (это около трехсот американских долларов). Доктор Чен знает врача, который мог бы его купить». Гастроскоп - очень полезный инструмент для диагностики болезней желудка. Мы его заказали в Англии для себя, но когда получили, то уже думали, кому бы его продать. «Фирма» явно шла к завершению своей деятельности.
О политике на заседаниях никогда не говорили. Лишь один раз разгорелся спор за ужином между мной и американцем Торнгэйтом. Вопрос коснулся советско-американских отношений. Торнгэйт заметил, что СССР вмешивается в чужие дела. Я не выдержал и спросил, а что он думает о поведении кардинала Спеллмана. Этот американский кардинал недавно был в Сингапуре, и газеты писали, как он, сев в машину, развернул американский флаг и, проезжая по улицам, махал им в знак приветствия приветствовавшим и не приветствовавшим его сингапурцам. Я сказал, что, с моей точки зрения, представителю церкви не следовало бы заниматься политическими демонстрациями. Спор разгорелся, но Бертон его тут же притушил, заметив, что разговоры о политике за столом вредят пищеварению.
Свободное копирование
