В конце октября я получил письмо из Москвы. Писала мама моей жены. Она сообщала, что Наташа и Таня живы, находятся в Каунасе, прислала их адрес. Это известие меня очень обрадовало. Так как стояла нелетная погода, я, сославшись на письмо, отпросился в отпуск на пятнадцать дней.
На попутных машинах я быстро добрался до Каунаса. Трудно передать мое душевное состояние, когда я очутился в городе, где 22 июня 1941 года встретил войну, где осталась моя семья. И вот после трех лет и четырех месяцев разлуки предстояла встреча.
Я отыскал нужный дом, поднялся на второй этаж. По лестнице и в коридоре бегали русские детишки, оглашая помещение звонкими ребячьими голосами. Мое появление их не смутило. Они окружили меня и наперебой засыпали вопросами. Узнав, к кому я пришел, загалдели еще громче и привели Таню. Она меня не узнала, но приветливо пригласила в комнату. Сообщила, что мама на работе, скоро придет. Тане шел восьмой год, а, когда мы расстались, было четыре.
Я рассматривал ее с интересом. Одета она была плохо и неопрятно. Волосы были всклокочены, словно их никогда не расчесывали. В квартире мое внимание привлекли неплохая меблировка и развесистые фикусы в каждой из двух комнат. Таня предложила сесть, но я медленно ходил по комнате взад и вперед. Она охотно отвечала на мои вопросы. Оказалось, что она жила в детском приюте, где ей было плохо.
На мой вопрос: «Где твой папа?» - ответила, что папа летчик и воюет на фронте.
- Какой твой папа? - спросил я.
- Такой же, как вы, дядя. Только немного повыше!
Она пододвинула ко мне стул, взобралась на него и рукой показала, на сколько повыше.
Уже вечерело, когда послышались шаги. Вошла Наташа и сразу бросилась в объятия. Таня таращила глаза:
- Папа! Папка! Хитрый какой! Столько времени не признавался!
Наташа рассказала, что семьи почти всех наших офицеров остались в немецкой оккупации. Их поместили в лагеря. Немцы гоняли их работать на торфоразработках.
После освобождения Каунаса всем офицерским семьям предоставили квартиры тех, кто удрал с фашистами. Узнав адреса, я побывал в нескольких семьях летчиков 31-го истребительного полка.
Все женщины рассказывали о тяжелой жизни в концлагере и каторжных работах на торфяном болоте. Несмотря на это, почти все матери удерживали своих детей при себе. Мне рассказали, что Наташа с первых дней оккупации отдала Таню в немецкий «приют». Меня это удивило, и я стал расспрашивать подробнее о жизни Наташи. Ответы были уклончивы. Наконец одна из женщин дала мне адрес:
- Там все узнаете.
По этому адресу жила семья офицера-танкиста. Отец, теперь уже в звании майора, только что прибыл в семью - к жене и двум ребятишкам. Меня встретили, как родного. Хозяйка усадила за стол, шутила. Застолье оживило беседу. Потом, удовлетворяя мое любопытство, Полина - так звали хозяйку - стала рассказывать. Наташу, знавшую довольно сносно немецкий язык, назначили старшей, разместили отдельно. Она распоряжалась судьбами других офицерских жен.
- Скажу только одно - мы все на нее в большой обиде! - сказала Полина.
Вернувшись, я ничего не сказал Наташе. Все еще было впереди. Шла война. Наташа устроилась работать бухгалтером в авиационной части, Таня была при ней. «Пусть все остается как есть, идет своим чередом, - думал я. - Окончится война - разберусь, что к чему!»
Однако в отношениях с Наташей что-то у меня переменилось. Не знаю, заметила ли она эту перемену. Я чувствовал, что мы становимся чужими. Приближались октябрьские праздники. На эти торжества нас пригласили Наташины соседи. Это меня пугало. Я боялся, как бы не вырвалось все, что я переживал в эти дни, тем более во хмелю.
Свободное копирование
