А теперь говорит Владимир Буковский.
Протокол допроса подозреваемого 26 января 1967 г. (том II, лист дела 7).
Виновным себя не считаю. Мне не понятно, в чем меня подозревают. То, что произошло на площади Пушкина 22 января, не считаю нарушением общественного порядка. 22 января в 18 часов я находился на постаменте памятника Пушкину. Всего к памятнику собралось около 50 человек. Кто именно – говорить отказываюсь. Примерно через три минуты были подняты транспаранты: «Свободу Добровольскому, Галанскову, Лашковой и Радзиевскому» и «Требуем пересмотра статьи 70 и нового Указа, противоречащих Конституции». Я являюсь участником демонстрации и полностью разделяю эти требования. Никаких нарушений общественного порядка не было. Работу транспорта никто не нарушал. Через несколько минут на площади появились люди, не имевшие повязок или других отличительных знаков, указывавших на то, что они – представители власти.
Не представляя никаких документов, с разного рода криками и угрозами они набросились на демонстрантов и стали вырывать плакаты. На площади я держал плакат с требованием пересмотра законов. На все вопросы, относящиеся к участию в демонстрации других лиц, отвечать отказываюсь.
Протокол допроса обвиняемого Буковского 6 марта 1967 г. (том II, лист дела 11).
Виновным себя не признаю. Статьи 70 и 190-3 считаю антиконституционными и антинародными.
Считаю демонстрацию не нарушением общественного порядка, а гарантированным конституцией правом. Я являюсь одним из организаторов и инициатором демонстрации и активным ее участником.
Протокол допроса обвиняемого Буковского 27 марта (том II, лист дела 13).
Почти всех участников демонстрации приглашал я; кого конкретно – не назову. 22 января у себя на квартире я собрал часть участников демонстрации – примерно 30 человек. Я инструктировал их о порядке проведения демонстрации. Было твердо решено не оказывать никакого сопротивления представителям власти и при первом же требовании расходиться.
Эти последние показания, которые Владимир давал следователю прокуратуры.
Много раз потом, выступая в других политических процессах, я думала о том, насколько легче быть мужественным в суде, чем на следствии. В судебном заседании сама обстановка, присутствие слушателей и зрителей, даже та минимальная гласность, которой сопровождаются политические суды в Советском Союзе, создают дополнительный и очень мощный импульс для проявления мужества. Сознание того, что тебя слышат, что твои слова станут известны товарищам и единомышленникам, – это огромная нравственная поддержка.
А в групповых процессах, где рядом с тобой равные тебе товарищи по скамье подсудимых, поведение каждого – пример и помощь другому.
Буковский был один. Он давал показания безо всякой надежды на то, что они станут кому-нибудь известны.
И в самом деле, мог ли он предположить, что я, его адвокат, через многие годы буду радоваться тщательности, с какой переписывала тогда эти поразившие меня показания.
Не предполагала такой возможности и я. Просто готовилась к очень трудной защите (ведь это было первое политическое дело в моей адвокатской практике) и выписывала все то, что могло мне для этой защиты понадобиться в суде. Но, читая показания Владимира, оценивая их, я с каждой страницей дела все больше поражалась его твердости, все больше думала о том, какую дорогую цену готов платить этот еще только начинающий жить человек за то, чтобы быть самим собой, за право думать и говорить то, что он думает.
Свободное копирование
