Я помню себя с трёх лет

7. <"Я ПОМНЮ СЕБЯ С ТРЕХ ЛЕТ...">

 Я помню себя с трех лет. Писать стихи начал с семи; помню, я что-то посвятил матери в день ее именин:

 Любезна маменька! примите

 Сей слабый труд

 И рассмотрите,

 Годится ли куда-нибудь.

 Одиннадцати лет я написал сатиру на брата Андрея, который любил франтить:

 Намазав брови салом

 И сделавшись чудаком,

 Набелил лицо крахмалом,

 Моет зубы табаком.

 У нас в библиотеке нашел я два стихотворения: произведение Байрона "Корсар", перевод Олина, и оду "Свобода" Пушкина.

 Когда на мрачную Неву

 Звезда полуночи сверкает

 И беззаботную главу

 Спокойный сон отягощает и т. д.

 В гимназии я ударился в фразерство, начал почитывать журналы, в то же время писал сатиры {Было: стихи} на товарищей. Один из них, Златоустовский, сильно отдул меня за следующее:

 Хоть все кричи ты: "Луку! Луку!",

 Таскай корзину и кряхти --

 Продажи нет, и только руку

 Так жмет, что силы нет нести!

 А главное, что ни прочту, тому и подражаю. Так к 15-ти годам составилась целая тетрадь, которая сильно подмывала меня ехать в Петербург. Надув отца притворным согласием поступить в Дворянский полк, я туда поехал. Это было в 1838 году.

 Пушкин в журналах почти не попадался, за Бенедиктовым там шли печенеговцы, и т<ак> н<азываемому> фразерскому направлению в юности я обязан этим поэтам, впоследствии я их вспомнил добрым словом. В "Современнике" в какой-то рецензии должны быть следующие) стихи.

 На днях я их вспомню.

ПЛАЧ О ПОЭТАХ

 Мне жаль, что нет теперь поэтов,

 Какие были в оны дни, --

 Нет Тимофеевых, Бернетов,

 (Ах, отчего молчат они?)

 С толпой забвенных старожилов

 Скорблю на склоне дней моих,

 Что умер господин Стромилов,

 Что Печенегов приутих,

 Что нету госпожи Падерной,

 У коей был талант примерной,

 И Розена барона нет,

 Что нет Туманских и Тр илу иных,

 Не пишет больше Бороздна,

 И нам от лир их сладкострунных

 Осталась память лишь одна.

 Я готовился в университет, голодал, приготовлял в военно-учебные заведения девять мальчиков по всем русским предметам. Это место доставил мне Григорий Францевич Бенецкий, он тогда был наставник и наблюдатель в Пажеском корпусе и чем-то в Дворянском полку. Это был отличный человек. Однажды он мне сказал: "Напечатайте ваши стихи, я вам продам по билетам рублей на 500-т". Я стал печатать книгу "Мечты и звуки". Тут меня взяло раздумье, я хотел ее изорвать, но Бенецкий уже продал до сотни билетов кадетам, и деньги я прожил. Как тут быть! Да Полевой напечатал несколько моих пьес в "Библиотеке для чтения". В раздумье я пошел с своей книгой к Жуковскому. Принял меня седенький согнутый старичок, взял книгу и велел прийти через несколько дней. Я пришел, он какую-то мою пьесу похвалил, но сказал: "Вы потом пожалеете, если выдадите эту книгу".

 "Но я не могу не выдать" (и объяснил, почему). Жуковский мне дал совет: "Снимите с книги ваше имя".

 "Мечты и звуки" вышли под двумя буквами Н. Н.

 Меня обругали в какой-то газете, я написал ответ, это был единственный случай в моей жизни, что я заступился за себя и свое произведение.

 Ответ, разумеется, был глупый, глупее самой книги.

 Все это происходило в 40-м году. Белинский тоже обругал мою книгу.

 Я роздал на комиссию экземпляры, ни одного не продалось, это был лучший урок. Я перестал писать серьезные стихи и стал писать эгоистические.

 Феоклист Онуфрич Боб -- первый мой псевдоним, Перепельский -- второй, -- для прозы и водевилей.

 С этим псевдонимом случилось вот что: приятель мой офицер Н. Ф. Фермор помогал мне в работе. Уезжая в Севастополь, он оставил мне кипу своих бумаг; я пользовался ими для моих повестей, но там был списан отрывок из печатного. Думая, что это собственная заметка Фермора, я вклеил эти страницы в одну свою повесть.

 Жаль, что никто из моих доброжелателей не докопался до этого факта, вот бы случай обозвать меня литературным вором.

 С Полевым познакомил меня профессор Д<уховной> а<кадемии>. Я у него печатал стихи и что-то маленькое с усилием перевел.

 Господи! Сколько я работал! Уму непостижимо, сколько я работал, полагаю, не преувеличу, если скажу, что в несколько лет исполнил до двухсот печатных листов журнальной работы; принялся за нее почти с первых дней прибытия в Петербург. В "Инвалиде", в "Литературных прибавлениях к "Инвалиду"", в "Литературной газете", в "Пантеоне" и т. д. Был я поставщиком у тогдашнего Полякова, писал азбуки, сказки по его заказу. В заглавие сказки "Баба Яга, костяная нога" он прибавил: "Ж... жиленая", я замарал в корректуре. Увидав меня, он изъявил удивление и просил выставить первые буквы ЖЖ. Не знаю, пропустила ли ему цензура. Лет через тридцать по какому-то неведомому мне праву выпустил эту книгу г. Печаткин. Жиленой ж... там не было, но зато было мое имя, чего не было в поляковских изданиях.

 До меня доходили слухи, что Белинский обращает внимание на некоторые мои статейки. Случалось так: обругаю Загоскина в еженедельной газете, потом читаю в ежемесячном журнале о том же. Позднее мне Белинский сказал: "Вы верно смотрите, <но> зачем вы похвалили "Ольгу"?" -- "Нельзя {Далее было: Белинский} ругать все сплошь, говорят".-- "Надо ругать все, что нехорошо, Некрасов, нужна одна правда".