Декабрь 48-го прошел словно бы в предгрозье. Люди боялись общаться друг с другом, боялись говорить. Еврейский театр гастролировал в Ленинграде. Зускин — после убийства Михоэлса он стал художественным руководителем — лежал в больнице: его лечили сном, он спал уже несколько недель. В Москве, в театре, осталось лишь несколько актеров и кое-кто из администрации.
22 или 23 декабря в театр вдруг приехал Фефер. Он был не один — с ним вошел в театр самый страшный после Сталина человек в России: министр государственной безопасности Абакумов. Вместе прошли они в бывший кабинет Михоэлса — там был оборудован временный музей. Закрывшись в комнате Фефер и Абакумов что-то делали там, что-то искали, перебирали бумаги и документы… Что ж, министр госбезопасности не обязан был уметь читать по-еврейски. И неважно, что искал и что делал Абакумов в кабинете Михоэлса — важно, что делал он это вместе с Ициком Фефером.
В ночь с 24-го на 25-е декабря первым был арестован в своей московской квартире Ицик Фефер. В ту же ночь забрали Зускина — из больницы, спящего, завернутого в одеяло. Проснуться ему было суждено на Лубянке.
Задолго до 31-го мы согласились встречать Новый Год под Москвой у маршала связи Ивана Пересыпкина и его жены Розы. Сидеть дома в эту ночь и ждать чужого стука в дверь, вздрагивать от хлопанья двери лифта мы не хотели, и решили ехать на Пересыпкинскую дачу. В пять часов дня Пересыпкин позвонил, сказал:
— Машина будет ждать вас у вашего подъезда в двадцать ноль-ноль.
Мы поехали.
Розу Пересыпкину привел в наш дом вскоре после войны бывший редактор газеты «Известия» Селих. Он позвонил тогда Маркишу, сказал:
— Маркиш, одна женщина умоляет вас посмотреть ее стихи. Сделайте это, прошу вас!
Через час Селих приехал с молодой женщиной, немного полной, красивой типичной еврейской медленной красотой, с прозрачными синими глазами.
— Жена маршала связи Пересыпкина! — представил Селих.
— Вы больше похожи на ребецн, чем на жену маршала! — сказал Маркиш.
— Я из Проскурова… — объяснила Роза.
Розины стихи Маркиш разгромил — камня на камне не оставил. Но Роза не особенно расстроилась — она, как видно, не очень-то рассчитывала на свое поэтическое дарование, а просто хотела познакомиться со знаменитым Маркишем. Мы подружились с Розой — она сумела сохранить свое еврейство в высших сферах советской военно-правительственной верхушки. Что касается ее мужа, маршала Ивана Пересыпкина — то был честный и смелый человек, не зараженный бациллой антисемитизма.
Вскоре после Гражданской войны кавалерийский полк, в котором служил рядовой Ваня Пересыпкин, расквартировался в еврейском городке Проскурове. Именно там Ваня повстречал Рейзл — и понял, что это его судьба. Рейзл поняла то же самое и объявила об этом своим родителям. Еще она заявила, что намерена уехать с Ваней и стать его женой. Узнав об этом, религиозный отец Розы проклял дочку, пожелавшую стать женой «гоя». Проклятая взгромоздилась на седло к своему Ване, и они уехали прочь из еврейского городка Проскуров.
Безукоризненный выходец из рабоче-крестьянских низов Ваня Пересыпкин быстро шел в гору. С еврейской женой он жил хорошо и дружно, и с течением времени Розин отец, скрепя сердце, снял с дочери проклятье и признал ее мужа. В первые дни войны, когда немцы подошли к Проскурову, Пересыпкин прислал за родителями своей жены самолет — и старики были спасены.
— Наш Ванечка! — говорила впоследствии мать Розы. — Это же золотой гой! Он нас прямо-таки вынимал из гроба!
И Маршала Пересыпкина ничуть не смущал и не шокировал «местечковый» вид стариков и их еврейский акцент, вызывавший издевательства и насмешки подонков.
Мать Розы умерла в Москве и там была похоронена. Вернувшись с кладбища, вдовец надорвал одежды и, повинуясь еврейскому религиозному закону, опустился на пол в одной из комнат роскошной маршальской квартиры. Разделяя горе тестя, Пересыпкин налил две рюмки водки и пошел к старику. Старик от водки отказался, отказался покинуть свое место и сесть за русский поминальный стол.
— Ну, что ж, папаша, — сказал Маршал. — Раз нельзя — значит, нельзя… Тогда я с вами тут, на полу, немного посижу… — и сел рядом со стариком.
Как-то раз, еще до убийства Михоэлса, Роза приехала к нам и сказала мне, отозвав в сторонку, шепотом:
— Умоляю вас, будьте осторожны! Не встречайтесь с иностранцами!
— Что случилось? — спросила я.
— Я не могу тебе объяснить — но я знаю, что говорю! Наступают трудные времена!
Дача Пересыпкина была расположена в «правительственной зоне» Подмосковья — на Николиной горе. Как только мы приехали, я отозвала Розу:
— Ночью арестовали Зускина и Фефера!
— О Боже! — воскликнула Роза. — Только не говори Ване!
Но я уверена, что — скажи я об этом Ивану — он бы не испугался.
Гости Пересыпкина — в основном люди военные — отмечали Новый год бурно. Много пили. Маркиш, по своему обыкновению, не пил ничего.
— С тобой поговоришь — на голову выше становишься! — говорил Пересыпкин Маркишу. — Вот только обидно — не пьешь ты…
Домой мы вернулись на рассвете. На нашей лестничной площадке, у окна, стояли два агента МГБ.
Эти стояли у дверей квартиры, другие ходили за Маркишем по пятам. Числа десятого января мы с Маркишем пошли посмотреть кинохронику — «сопровождающие» сели в зале по обе стороны от нас.
Свободное копирование
