Из дневников "пропавшего без вести" - 127

17-ое сентября, понедельник. Вот письмо, которое я посылаю моим кассельским друзьям, когда туда поедет Соколов.

Гамбург. 17/IX 45

Дорогие друзья!

Только представилась возможность ответить на ваши письма, и я спешу воспользоваться ею.

Итак, у вас пока все хорошо, и вы даже имеете возможность уже сейчас издавать (хотя бы и кустарным способом) стихи. Признаюсь, что эта фраза вашего письма вызывает у меня черную зависть. Для нас такие вещи – предел наших мечтаний. А впрочем, честь вам и хвала, что вы даже в теперешних условиях находите способ говорить с людьми.

Однако у меня тоже есть новость. Я, изволите ли видеть, обретаю новую квалификацию, – кухонного мужика. Работаю на кухне у англичан в качестве чернорабочего: мою посуду, чищу картошку, сервирую стол. Платят мне за это удовольствие 240 марок в месяц плюс полный пансион. И то слава Богу! Работать иногда приходится 12-14-ть часов в сутки. И хотя в физическом отношении меня такими штуками (после плена) трудно удивить и испугать, зато морально порою я чуствую себя неважно. Все-таки как-то обидно снова возвращаться в это состояние: во-первых, потому что я, быть может, более, чем кто-либо другой, уже уплатил ему всю дань сполна, а во-вторых, и потому, что все же чувствую себя способным и на большее.

Однако приступы меланхолии бывают у меня довольно редко, а вообще я, как и вы, свято, крепко и навечно убежден в том, что все будет хорошо, быть может, даже лучше, чем прежде ожидали и, что слава тебе, Господи, что не вышло так, как многие прежде ожидали. Это – основная мысль, занимающая меня ныне чаще всех других. Как и Вы, Евгений Романович, я стою на тех же позициях, которые сдружили нас во время наших бесед у Сергея Владимировича на квартире, и то, что я говорю сейчас, – есть только дальнейшее развитие и углубление наших с Вами мыслей. В этом плане очень может быть, что моя работа опять послужит мне скорей на пользу, чем во вред. Плен спас меня когда-то от многих страшных заблуждений. Наблюдения, которые я делаю сейчас, спасут меня от новых. Скажу одно: Европою я уже сыт по горло, всей Европой, всяческой! Из четырех лет, проведенных мною в ней, я три года наблюдаю ее изнутри и, кажется, имею ныне представление о том, какова она в действительности.

А работа – это ерунда. Если колобок от дедушки ушел, и от бабушки ушел, так уж от лисы-то, если захочет, так уйдет. В конце концов, мы сейчас свободнее, чем прежде.

Вы спрашиваете меня, пишу ли я что-нибудь? Я и сам не знаю, что ответить вам на это. И да, и нет. На бумагу я не заношу решительно ничего, кроме своих ежедневных наблюдений. Заношу их вот уже в течение девяти месяцев изо дня в день, не пропустив еще ни одних суток. Кроме того, я еще пишу «в уме». Вы, конечно, знаете этот процесс «предварительного накопления» мыслей и наблюдений, когда они еще бродят, как вино, когда они еще не отстоялись, не сделались терпки, ясны и прозрачны, но когда каждый день приближает вас к этой минуте. Так вот я нахожусь в подобном состоянии «накопления»: придет момент, и весь капитал будет использован.

Я надеюсь, Вы не будете смеяться, если я позволю себе выразиться несколько высокопарно? Я задумал книгу, которую рассматриваю, как плод всей моей жизни, всех переживаний, всех моих мыслей и наблюдений. Я пока не стану вам сообщать ни тему ее, ни заглавие, но, конечно, это будет книга все о том же, что волнует всех нас одинаково. Мне кажется, что за последний год я сделал в этом вопросе некоторые «открытия» и придаю им большое значение. При этом я предназначаю свою книгу не только (а быть может, даже и не столько) для нашего читателя, но и для европейского. А это нелегкая задача – заставить европейца выслушать такие вещи, по отношению к которым ему привит некий очень стойкий и крепкий иммунитет. Все дело в том, чтобы суметь «подкопаться» под него, найти «ход» с какой-то новой стороны, так, чтобы он даже этого и не заметил. В этом, кажется, и будет состоять главная трудность.

В том, что я рассказываю Вам, друзья мои, состоит и мой ответ Евгению Романовичу на его любезное приглашение написать для Вас статью. Вы, конечно, понимаете, что когда «въелся» в одну мысль, которая кажется тебе открытием и которой придаешь такое важное значение, то трудно сразу же переключиться на другую. Так обстоит дело со мной. А нельзя ли поступить иначе: не могу ли я послать Вам из того, что я вскоре напишу, т. е. фрагменты моей будущей работы, которым я постараюсь придать вид законченных статей, так, чтобы они имели некий самостоятельный интерес? И это будет вовсе не так далеко от темы, которую Вы мне предлагаете. Если Вас это интересует – напишите.

И вообще, пишите мне как можно чаще и подробнее. Ваше письмо было самым радостным событием с берлинских времен. Скажу Вам по совести, что пугает меня более всего, – это перспектива отрыва от центра наших сил, тех сил, которые я только и могу назвать своими в целом мире. У меня мало-помалу создается впечатление, что у Вас там образуется какой-то «мозговой центр» наших сил и что мы оказываемся оторванными от него. Бог знает, сумеем ли мы когда-нибудь соединиться. Мне рассказывают, что попасть к Вам в лагерь невозможно, т. к. приема нет, а здесь люди уже переходят помаленьку на «мирное» эмигрантское существование. Это самое ужасное, что может с нами произойти – перспектива оказаться лишними. В таком случае – все кончено и все пропало. Можно быть кухонным мужиком даже два года и три, и четыре, зная, что когда-то все-таки вернешься в свое подлинное состояние, но жить с мыслью о том, что работа в кухне – это и есть твое подлинное, последнее назначение, – конечно, невозможно. Приехать к Вам в лагерь даже на два, на три дня я не могу – мешает работа. Стало быть, письма – единственная связь. Очень Вас прошу, друзья мои, держите нас все время в курсе Ваших дел, пишите, давайте нам задание, а в случае каких-либо передвижений непременно тотчас же сообщайте нам свои новые адреса. Не забудьте сообщить адрес Сергея Владимировича, как только узнаете его, а также адреса прочих друзей. Очень меня ошеломило и расстроило сообщение об Р. Н. Рудине. Не могу заставить себя примириться с мыслью, что с ним что-нибудь плохое. А где его отец? Знаете что-нибудь о нем?

Жду Ваших писем. Крепко жму Ваши руки и обнимаю Вас. Моя жена и брат шлют Вам горячие приветы.

Ваш Н. П.