1945
1 августа, среда. Снова август – мой любимый месяц, с которым связано для меня столько дорогих и поэтических воспоминаний. Ни время, ни заботы, ни болезнь не истребят их никогда. Как только наступает ночь и в душе уляжется тусклая рябь мелких будничных волнений, передо мной открывается дверь в тихий и волшебный край воспоминаний. И плывут, плывут ожившие картины прошлого, озаренные сиянием мира, счастья и покоя, и проходят образы дорогих сердцу, бесконечно близких и родных людей; и сердце благодарит их и зовет благословление Божие.
Вся наша колония взволнована сегодня очередной сенсацией: отъездом драгоценной личности – Владимира Сергеевича Иогельсона, в Любек, в советский лагерь, откуда он, надо предполагать, отправится в СССР. Утром на его квартире снова появились советские лейтенанты. Как раз в это время к нему забежал Сережа с артисткой Чеховой, разыскивающей второй день Иогельсона. Не успели гости взойти в дом, как навстречу им выскочил сам хозяин, как всегда трясуйщийся и с выпученными глазами, и забормотал:
– Сергей, я не могу принять вас. У меня в доме репатриаторы. Я, видимо, уеду с ними.
И когда Сережа уже повернулся, чтобы уходить, Иогельсон залопотал вслед гостю:
– Лучше ты перемени квартиру. Знаешь, если меня припрут к стенке, я не могу поручиться за себя. Вы сами во всем виноваты – вы не захотели увезти меня отсюда.
Сергей молча отвернулся и пошел.
В 6-ть часов вечера всем стало известно, что Иогельсон уехал. Кажется, всех менее удивлены этим мы с Лялей. Мое пророчество сбылось: темная душа себя разоблачила.
Однако эта темная душа, в действительности, может быть, сложнее, чем я думал. Сейчас, когда большинство наших людей вы сказывает предположение, что мы имели дело с провокатором и когда у меня есть все основания сказать: «вот видите, недаром я всегда его остерегался», – я начинаю думать, что дело обстоит не так уж просто. Умнейший о. Нафанаил, с которым я сегодня говорил об Иогельсоне, сказал мне: «Это человек без хребта, без всякой силы сопротивления. Он словно загипнотизирован силою страха».
Это, несомненно, так. Двадцативосьмилетний Иогельсон, выросший в советскую эпоху, да еще к тому воспитанный в атмосфере театра Радлова (бесконечная дипломатия и интриги), – классический образец той огромнейшей прослойки подсоветских людей, в которых большевизм истребил индивидуальность до того, что они не в состоянии проявить ее даже перед лицом смертельной опасности.
Достойны они презрения или жалости?
Надо полагать, скорее, последнего.
Вот еще один хороший урок мне: никогда не торопись осуждать людей, прежде чем не попытаешься десяток раз найти ключ к сердцу их. А это надо – для пользы дела.