Практика
Мы, студенты всех специальностей принимали самое активное участие в реализации государственной продовольственной программы работой в уборочных компаниях. Ну, а нам, студентам сельхозинститута сельхозработы были предписаны в первую очередь в качестве производственной практики.
На уборочную нас посылали и школьниками. Первый раз это было в первом классе – собирали колоски. В четырнадцать лет лопатили зерно, собирали картофель за копателем. В шестнадцать послали рубить табак. Работали в близлежащем колхозе в пяти километрах от дома и характер работы был щадящий.
В институте первый выезд был похож на военную мобилизацию. На третий день занятий первого курса нам объявили – завтра выезжаем на уборку. Большая часть ребят были из села и имели универсальный костюм, состоящий из спортивной куртки, ватника и кирзовых сапог с портянками, годный для учебы (по меркам того времени) и для работы в поле. Часть ребят были местными городскими, у них смена экипировки труда не составила. Хуже было иногородним. Пришлось ехать в пиджачках, как правило, единственных.
Этот выезд был одним из самых тяжелых. Загнали нас в Краюшкинский район, деревню Старая Тараба, полуразваленный колхоз. Привезли вечером, растолкали по квартирам колхозников, а утром выгнали на работу даже не спросив, сумели ли мы позавтракать. Так мы два дня с темна до темна трудились натощак. Мы с земляком Мишей Чикиным работали на копнителе. На второй день, точнее во втором часу ночи я ему говорю:
- Ещё круг и я свалюсь с копнителя. Уже колени дрожат и подгибаются.
К счастью, через круг комбайнер почувствовал, что начала падать роса, и остановил комбайн.
На третий день мы, конечно, работать не пошли и потребовали встречи с председателем. Это оказался грубый, тупой мужик, привыкший к беспрекословному подчинению своих затюканных колхозников. Наши ребята ему сразу дали понять, что мы не его быдло. Пришлось ему сменить тон.
На первый случай нашлось молоко и по куску отвратительного хлеба (наверное, остался из запасов блокадного Ленинграда). В один из ближайших дней колхозницы собрали этот хлеб, слепили из него куклу и принесли председателю в кабинет.
В тот же день завалили мерина-пенсионера, сложили в ямку со льдом, нашли повариху, оборудовали кухню, и ужин у нас был почти сносный. Так мы этим мерином и питались три месяца, пока мясо не стало как на броненосце «Потёмкин». После инцидента с куклой председатель нашел то ли муку получше, то ли пекаря поумелее, но хлеб стал съедобным.
Работали по большей части на току, ворошили, перекидывали, грузили и возили на элеватор зерно. Погрузочно-разгрузочных механизмов было два: деревянная лопата и железная плица. Втроем за 25-30 минут нагружаем 2,5-тонный ГАЗик и потные в кузове едем за 40 км на элеватор. Там очередь часа на 3-4, в конце которой приемный элеватор. Норма времени на разгрузку 15 минут, после этого, опять потные, едем домой грузиться на второй рейс.
В 1954 г. после нескольких засушливых лет хлеб уродился на диво, в колхозе зерном были засыпаны все амбары, тока, более или менее пригодные площадки. Дело дошло до того, что выкашивали площадку среди поля и на неё ссыпали зерно.
Зерно-соломистая масса была такая мощная, что с ней не справлялся приемный транспортер и нас садили на хедер с рейкой проталкивать на ходу массу в приемную камеру.
Когда меня для этой цели посадили на самоходный комбайн, где моё рабочее место было отделено от бешено вращающегося внизу битера одной тоненькой досточкой, которая гнулась под моим весом, я категорически отказался от задания. Проломись эта досточка, и у меня шансы выжить равнялись нулю. Бригадир, высказав в соответствующей форме всё нехорошее, что он думал обо мне, загнал туда своего колхозного парня.
На помощь сибирякам прибыли со своими комбайнами украинские комбайнеры.
Уборка осложнялась частыми дождями. Как-то вечером, после очередного дождя на стан прибыл председатель и, увидев там отдыхающих комбайнеров, потребовал немедленно возобновить уборку. Все угрюмо молчали, только один чернявый, как цыган, горячий хохол пытался убедить председателя в нелепости его распоряжения. Разговор был очень горячим, и в конце концов хохол не выдержал упертости начальства, плюнул и пошел заводить свой новенький самоходный С-4, лучший комбайн украинского отряда (местных были только несколько побитых прицепных С-6). Через полчаса он вернулся на стан угрюмый, подавленный и сказал:
- Всё, вал барабана погнул, можно домой возвращаться.
Народ в деревне был как из XV века – верили в разную нечисть, колдунов и гадалок. Хозяйка, у которой мы жили, рассказывала о своей соседке, которая якобы была ведьмой и превращалась в свинью и насылала порчу на её корову, о какой то кошке, которая забежала к ней в дом, а когда хозяйка попыталась её погладить, приговаривая «Киса, киса», та ей ответила: «Киса, киса, … твою мать» и прочие аналогичные истории.
Особенную реакцию вызвали в деревне метеориты, которых в ту осень было очень много. Приходилось дежурить на току до поздней ночи и каждую ясную ночь любоваться этим зрелищем. За осень пришлось наблюдать три или четыре болида. Такого я больше не видел за всю оставшуюся жизнь.
Для укрепления здоровья занимался в баскетбольной секции, хотя физических данных для этой игры у меня совершенно не было, и на спортивные успехи я не рассчитывал. Зато за четыре года у меня полностью восстановилось зрение, существенно повысилась работоспособность. Участвовал в институтских соревнованиях по баскетболу, волейболу и шахматам. В летнее время, в перерывах между экзаменами, любил взять на прокат шлюпку и сходить на веслах за Обь в Затон, километра за 2 выше по течению. Зимой ходил на каток в городском парке и на лыжах в лес. Серьезным спортом не занимался никогда.
