Первые мало-мальски связные воспоминания связаны с годами войны, когда мы жили вместе с родителями отца в Знаменке - одном из райцентров Кулундинской зоны Алтайского края, где со столыпинских переселений было много семей с украинскими корнями. Обычная крестьянская усадьба, саманная хата с глиняным полом, множество хозяйственных помещений под одной крышей, огород, корова, позднее вырыли колодец прямо во дворе – это уже предел деревенского комфорта. Одним из первых в селе дедушка заложил садик. Усадьба и сегодня стоит на том же месте, а с легкой руки деда теперь уже вся улица утопает в зелени посадок.
Главой нашего рода по праву считается дедушка Иван Сергеевич. По возрасту ровесник И.В.Сталина - с 1879 года рождения. Выходит, что к началу войны ему было где-то 62 года. Буденновские усы. Рост выше среднего. В ходьбе припадал на правую ногу, но костылем не пользовался. Кроме того, у него была повреждена правая рука, так что даже пользоваться ложкой за столом ему было трудно. Мама рассказывала, что дедушка в годы первой мировой попал к немцам в плен. Бежал. Скрывался в стогах сена на лугах. Полевая жандармерия в поисках беглецов пронизывала их штыками и саблями со всех сторон. Таким слепым уколом дед был ранен в плечо, стерпел, себя и товарищей не выдал. Следы кровы стерли слои сена. Последствия остались.
Строгий взгляд, иногда с хитринкой, легкой усмешкой. Дедушка всегда был немногословен и сдержан в отношениях с людьми. Но подшутить, разыграть был мастер. В результате совместной, хотя и непродолжительной по срокам, жизни, я познакомился с украинским разговорным языком и сельским укладом жизни, зато до конца дней получил проблемы с ударениями отдельных слов. В это время я освоил технику чтения, по 2-3 раза в день бегал в библиотеку и читал все подряд, не вникая в содержание. Помню, читал ему вслух раздел газеты «Сегодня в номере». Дело выглядело так, будто это поощрение и контроль. Не уверен, что дедушка владел грамотой.
Дед был непререкаемым авторитетом для всех, особенно для малышни. Одного из младших братьев очень трудно было уложить спаать. Когда приходил дедушка и садился рядом с детской кроваткой, тот моментально смолкал, уставившись на дедовские усы. Дед не спеша приступал к сворачиванию цигарки. Когда он заканчивал эту процедуру, малыш спал. Дедушка шел курить на двор. В хате с низкими потолками, скромными окошечками без форточек дедушка не курил никогда.
Он никогда не оставался без дела, и было счастьем крутиться рядом в надежде чем-то помочь, хотя бы подать нужный инструмент. Помню, когда я ему надоел своей назойливостью и, возможно, мешал, он дал мне самостоятельное задание. Ящик ржавых кривых гвоздей (в хозяйстве ничего не выбрасывали), наковаленку и молоток: выправляй! Как я с этим мучился, до сих пор не забуду. Молоток в те годы для меня – как сейчас кувалда. И гвозди почти в палец толщиной. Да каждый второй удар по пальцам… Зато до сих пор слесарная работа с металлом у меня в числе любимых занятий. Хотя квалификации высокой не достиг, практики все же маловато было. Возможно, на выбор профессионального профиля повлияло еще одно важное событие. У меня в детстве был свой автомобиль. Педальный. С настоящим рулем. Скорость движения – 3-4 км в час. Запас хода – сотни метров, в зависимости от выносливости водителя. Не помню, чтоб сильно эта игрушка меня увлекала, с конями не сравнить, но факт такой, как говорят, имел место. То ли его купили за куриные яйца, то ли потом продали. Но как-то с яйцами была эта история связана.
Было твердое убеждение, что умение работать с землей, скотиной (особенно с конями), деревом, металлом – главное занятие мужчины, важнее ничего нет. Учителей он уважал, правда, не всех. Одна учительница при нем откинулась на спинку стула, покачиваясь на двух его задних ножках. Этого было достаточно, чтобы в глазах дедушки она навсегда утратила уважение и авторитет. Выражение «интеллигент» у дедушки приобретало обидный оттенок ничтожного неумехи. Не забывайте, это было в начале 40-х в глухой сибирской деревне, в 70 км от железной дороги. Мне казалось, что он адресует это определение отцу, который в это время уже был на партийной работе. Было обидно, и я до сих пор стесняюсь быть интеллигентом.
С тех пор некоторые неистребимые привычки сохранились на всю жизнь. Даже в пустяках. Дедушка воспитал уважительное отношение к еде, особенно к хлебу. Крошки, оставшиеся после разрезания булки, тщательно собирались. Это был как бы овес, а мы, дети, лошадки, и каждый получал свою порцию с его ладони. Хотя чего-чего, а хлеба хватало. Вкуснейшего, бабушкиной домашней выпечки. Пекли в большой подовой печи раз в неделю, в течение всего этого периода хлеб не черствел. До сих пор, имея дедушкин возраст и некоторый избыток веса, кашу, макароны, варенье и чай я употребляю только с хлебом.
Голода не было. Во всяком случае, мы, дети, его не чувствовали. Все же проблемы в этом плане, похоже, были. Потому что при первой возможности нас с братом устроили в детский сад, где кормили получше. Садик запомнился весёлыми подвижными играми, общением со сверстниками. Чёрный хлеб давали к обеду порциями, он был сырым и липким внутри. Среди нас была дочка заведующей, очень красивая девочка, которую мы просто обожали. А она обожала хлебные корочки. Мы с удовольствием отдавали ей корочки, и были просто счастливы, что этим могли её порадовать. Возможно, мне было ещё мало лет, к тому же в детстве я был малорослым и хиловатым. Помню, что у меня был приятель-защитник не намного старше, но самоуверенный до наглости. Он мог подойти к обидчику постарше его самого, плюнуть ему в лицо и разбить нос для начала. Не запомнил его имени. А вообще каких-либо смертных обид и несправедливостей в глубоком детстве, тем более позднее – не припомню. Зато не раз старшие ребята выручали в критической ситуации.
Один из памятных эпизодов совместной жизни с дедушкой. Начало войны. Машин не было. Лошадей отправили на фронт и на колхозные поля. Нужен был свой транспорт, чтобы за летне-осенний период заготовить сено и топливо (топку) в виде кизяков, камышовых снопов, хвороста. Это был практически безлесный район на северном берегу Кулундинского озера. Дедушка запряг двух молодых коровенок в сани (летом!), разрешил нам, ребятне, занять места пассажиров, и дал свободу «паре гнедых». Они пронесли нас диким галопом 500 или более того метров, приустали, смирились, встали. Не успели мы разбежаться, как из-за стресса и перегрузок животные окатили нас с ног до головы жидким летним помётом. Хохоту было… .
После переезда в другое село, наши встречи стали довольно редкими, но регулярными. Отец каждое лето в отпуск привозил всю семью в наше родовое гнездо, где мы проводили два-три дня. Видимо, в одну из таких встреч, когда я уже был годами чуток постарше, дедушка, будучи человеком малословным, даже неразговорчивым, рассказал пару эпизодов из своей молодости.
Парубком довелось ему участвовать в полевых работах – то ли на Херсонщине, то ли в Таврии – под надзором хозяйского надсмотрщика, который находился на вышке и наблюдал окрестности в бинокль. Некоторые из работников, замечая, что за ними наблюдают, спускали штаны и поворачивались к надзирателю спиной. Похоже, другими возможностями протеста не располагали. Дедушка не сказал, участвовал ли в таких акциях он сам, но отношение к ним чувствовалось явно одобрительное. В годы солдатчины группой заходили в магазинчик. Наиболее шустрый и разговорчивый отвлекал продавщицу нехитрыми вопросами: «Шо це воно такэ? Скильки стое?» В то время как другой не менее шустрый из-за спин первого ряда пикой накалывал булку-другую хлеба и передавал товарищам, стоящим сзади. Запомнилось, что в этом эпизоде участвовала именно пика.
Был исключительно сдержанным человеком. Свое неудовольствие выражал нахмуренной бровью, молча. Дед никогда не сквернословил. Ни разу не видел и не припомню его хмельным. Хотя праздничные застолья изредка случались.
Если дедушка был бесспорным лидером и главой семьи, то её душой и центром притяжения была, несомненно, бабушка.. Невысокого росточка, с негромким голосом, бесконечно добрая, заботливая, приветливая, она была для нас малышей второй мамой, особенно, когда первая была на работе – а работала она постоянно, всегда, с утра до вечера. На бабушке держался дом, очаг, стол – всё, что составляет в семье источник жизни. Помню идеальный порядок, чистоту, ухоженность. Не забудем, жили на земле в прямом смысле. Повторюсь про глиняные полы, которые обрабатывали жидким глиняным раствором. Уже потом появились деревянные и даже крашеные. Освещение керосиновыми лампами – зимой при застывших маленьких окошках почти весь день. Как-то без особой помпы появился электрический свет. До розеток и бытовых электроприборов было еще очень далеко, но и это уже был колоссальный шаг к прогрессу – можно было читать!
Бабушка была исключительно чистоплотна и аккуратна. Говорят, в молодости она была в горничных у богатых людей. Думаю, она попала туда, благодаря этим качествам. Изумительно вкусно готовила. Особенно борщ. Больше такого не встречал – не в укор будь сказано для нынешних хозяек. Пекла в русской печи потрясающий хлеб. Видимо, и мука была соответствующей кондиции, ну а уж квалификация и талант – бесспорно. Именно в таких случаях говорят – с душой. Особых лакомств не припомню. Блины – разумеется, с маслом, сметаной. Куриные яйца в разном приготовлении. Изредка – исключительно зимой – пельмени. Мясо было редкостью. Холодильников не было, хранить негде.
Иконы в доме были. Но каких-то религиозных процедур, молений и т.п. не припомню. За стол садились тоже без молитвы. Когда с этим ритуалом я встретился в 1997 году в США, это было в диковинку. Что партийность отца была причиной, маловероятно. Однако, позднее, когда нас братьев уже было трое, потом четверо, мать каждый вечер, укладывая нас спать, потихоньку крестила. Чтоб посты соблюдать – такого тоже не было. Но поскольку условия для жирования тоже отсутствовали, то всё шло естественным укладом жизни и не противоречило обычаям. Уже позднее, когда с фронта пришли похоронки на всех трех ушедших воевать моих дядей – бабушкиных сыновей – она стала часто болеть, много плакала. Для них с дедом пристроили комнатку, где она проводила большую часть времени, полностью потеряв зрение. Говорили, что она выплакала глаза по погибшим сыновьям. Их имена – Ивана Ивановича, Дмитрия Ивановича, Фёдора Ивановича – высечены на гранитном монументе в центре села.
Позднее бабушка некоторое время гостевала в нашей семье. Мама водила её по врачам, была такая нужда. «Ты, дочка, не кажи им, скильки мени, годов, – говорила бабушка матери. – Бо скажуть, стара, чего её лечить». Было ей в ту пору около 70. Тогда лечили всех – как умели и как могли. В наши дни – другое дело.
У дедушки и бабушки было шесть сыновей, в том числе мой отец, и одна дочь. Возможно, время было трудное – гражданская война, возможно условия жизни тяжелые – отец был не особенно физически развит, хотя, как все наши родичи, отичался высоким ростом, располагающей внешностью, незаурядным интеллектом и высокой работоспособностью. Это предопределило его жизненный путь как работника умственного труда. Для его поколения вовсе не исключительный.
Советская власть открыла широкие возможности для всех крестьянских детей, другое дело – кто как сумел эти возможности использовать. Где и сколько отец учился – установить трудно, достоверных сведений, тем более документов нет. Разглядев недавно повнимательнее отцовскую трудовую книжку, я был поражен: с 17 лет он уже школьный учитель, а в 19 лет – заведующий сельской школой. В это время и произошла встреча наших родителей. Мама была одной из учительниц в отцовской школе. Причем, не единственной, так что у батьки был выбор. Впрочем, в глазах дедушки мама не была идеальной кандидатурой – весёлая, жизнерадостная, певунья, хохотушка – словом, недостаточно серьезная девушка. К счастью, отец был иного мнения. Много лет спустя, когда мы уже на своей машине, преодолевая жуткую грязь разбитой грунтовки, совершенно непроезжие деревенские улицы, которые нередко приходилось объезжать полями, мама призналась, что этот путь она проделывала на велосипеде с одним из моих братьев,, который был подвязан на материнской груди простынкой, так что, возможно, на ходу и подкормиться мог. Ездила в педучилище сдавать какие-то экзамены.
Отец, видимо, неплохо справлялся с работой, потому как перед войной в возрасте 24-25 лет он уже возглавлял районный отдел народного образования. В начале войны отца призвали и с командой земляков отправили в краевой центр. Мама плакала, как все женщины, а мы, малышня, еще ничего не поняли. Через какое-то время отца вернули обратно. Как выяснилось, он жил и работал с одной почкой, которая к тому же неважно справлялась со своей функцией.
Припоминаю какой-то период нашей жизни в совсем уж глухой деревне. Дома до крыши в снегу. Пешеходные тропы в сугробах, как траншеи. По утрам хозяйки затемно выходят на улицу и смотрят – может, у кого-то уже дым из трубы идёт. Идут с совочком «за жаром». Набирают угольков, бегом домой, и с помощью щепок, бумаги разжигается очаг. Ходили друг к другу за солью, спичками – в долг, чтобы потом и самим кого-то выручить. Иной раз бывали «гости». Путники, которых ночь заставала в окрестностях деревни, просились переночевать в первый попавшийся дом. Отказы были редки. Порой привечали бродяжек-нищих. Накормить, дать кусок хлеба – святое дело. Это были люди пришлые, спугнутые войной. Рассказывали о бомбёжках, зверствах фашистов, голоде. Мы сами, как я помню, жили скудно. Но ущемленности, тем более, обреченности не было и в помине. Всем было понятно – война, временные трудности. Была твёрдая уверенность, что до крайности никто не допустит, о нас помнят и в меру возможностей военного времени заботятся. При этом рассказывали, какая замечательная жизнь была до войны. Цены на жизненно важные продукты и товары называли просто фантастические – какие-то копейки и рубли. Но безоговорочно верилось, что после разгрома врага будет ещё лучше.
Всерьёз говорили о волчьей опасности, особенно для детей и женщин. Предполагается миграция зверей из прифронтовой полосы, где они попробовали человечины. Помню рассказ о том, как среди бела дня волк на глазах матери подхватил за рубашонку игравшего во дворе 3-4 летнего малыша, и был таков. А уж зарезанным овцам и скотине покрупнее счёта не было. Охотники-то все были на войне.
