Пятница, 26 ноября.
Сегодня в восемь утра Папa, Лоремари Шенбург и я возвратились в Берлин. Поскольку мы предполагали, что, возможно, поедем с Альбертами в Мариенбад, то уложили чемоданы. Я постаралась взять с собой минимум вещей, упаковав все остальное в два больших чемодана, которые я оставила в подвале у Бисмарков. Машина Рюдгера Эссена была набита шведами, так что мы сели на электричку, так называемую «С-бан», сделали пересадку в Ваннзее и вышли на Потсдамер Плац. Электричка была полна пассажиров, на каждой станции с боем врывались все новые и новые, так как это была, кажется, единственная еще работающая линия. Станция Потсдамер Плац — подземная, там было все еще безукоризненно чисто, белый кафель и тому подобное. Тем заметнее был контраст, когда мы вышли на улицу: весь район представлял собой одну огромную массу дымящихся развалин, сгорели все большие здания, окружающие площадь, за исключением отеля «Эспланад», который выглядел помятым, но все-таки сравнительно целым, хотя, разумеется, без единого оконного стекла.
Мы пошли к Альбертам, таща свой багаж по грязи и пеплу Тиргартена. Дома со всех сторон были черные и дымились. Парк выглядел как поле битвы во Франции в войну 1914–1918 годов, деревья стояли голые и мрачные, всюду валялись обломанные сучья, через которые приходилось перешагивать. Что, интересно, произошло со знаменитыми рододендронами, подумала я, и что со всем этим будет весной? Общественного транспорта не было никакого, так что весь путь пришлось проделать пешком.
Как это ни странно, за последние два дня вновь появились выросшие вдруг, как грибы, частные машины. До сих пор их прятали — несомненно, в предвидении именно подобных обстоятельств. Большая их часть без номеров, но никого не останавливают. Напротив, издано распоряжение о том, что все наличные средства передвижения должны подвозить всех, кого могут, так что несмотря на повсеместные разрушения берлинское уличное движение постепенно приобретает почти довоенный облик. К сожалению, нам не везло: все попадавшиеся машины были уже полны. В одном месте нас остановил необыкновенной наружности солдат — должно быть, только что призванный: нечто среднее между декаденствующим эстетом и комиком из кабаре. Изящно жестикулируя, он посоветовал нам не идти дальше, так как перед шведским посольством упало пять бомб замедленного действия. Мы повернули на Бендлерштрассе, где расположено ОКХ (Главное Командование Сухопутных Сил). Вернее, располагалось, так как их тоже разбомбили, и теперь десятки офицеров и солдат в серо-зеленой армейской форме копошились среди обломков, спасая архивы. Дойдя до военно-морского министерства, расположенного несколько дальше на той же улице, мы увидели совершенно ту же картину, с той разницей, что всей этой акробатикой в развалинах занимались офицеры и матросы в темно-синем. Забавно, что единственные иностранные миссии, не слишком пострадавшие от бомб союзников, — это посольства их противников, японцев и итальянцев! А между тем, будучи недавно построены и к тому же гигантского размера, они представляют собой идеальные мишени.[1]
Почти через час ходьбы мы добрались до Альбертов, где узнали, что в последний момент все застопорилось: шофера шведы нашли, но он не ел чуть ли не четыре дня; они попытались взбодрить его, дав ему не только еды, но также и коньяк, и теперь он был мертвецки пьян и ни на что не годен. Мы сказали, что вернемся после обеда, как только я получу официальное разрешение уехать.
После этого мы с Лоремари прошлись по Ландграфенштрассе, поскольку нам сказали, что разбомбило дом Кикера Штумма. Хотя его единственный брат был убит во Франции, Кикер сейчас в России. На его улице не осталось ни одного целого дома, и когда мы дошли до его здания, мы побоялись самого худшего, так как на этом месте торчали одни наружные стены. Мы спросили каких-то пожарных, живы ли жильцы. Кажется, да, сказали они, но вот их соседей завалило в подвале, и их все никак не удается откопать. «А вон те, показали они на большое шестиэтажное здание на другой стороне улицы, — те все погибли, все триста!» Прямое попадание в подвал. Мы прошли на Курфюрстенштрассе, где у нас друзья почти в каждом доме; большую их часть тоже разбомбило. Огромный гранитный многоквартирный дом Оярсабалей превратился в кучу камня. Угол Неттельбекштрассе (включая наш любимый ресторанчик «Таверна») был буквально стерт в порошок, оставались лишь небольшие кучки мусора. Всюду, куда ни посмотри, пожарные и военнопленные, в основном так называемые «итальянцы Бадольо»,[2] занимались накачкой воздуха в развалины, что означало, что в засыпанных подвалах кто-то еще жив.
Перед одним из разрушенных зданий собралась толпа: все смотрели на девушку лет шестнадцати. Она стояла на куче камня, поднимала кирпичи один за другим, тщательно вытирала с них пыль и снова выбрасывала. Нам сказали, что вся ее семья погибла под развалинами и она сошла с ума… Эта часть города выглядела просто кошмарно. В некоторых местах нельзя было даже сказать, где проходили улицы, и мы перестали понимать, где мы находимся. Но в конце концов мы добрались до Раухштрассе и до своего бюро.
Оно чудом уцелело. Внизу я встретила одного из наших кадровиков. Я сказала ему, что у меня есть пожилой отец и я имею возможность вывезти его из города. Сначала он не хотел давать мне разрешение, но услыхав, что мы Bombengeschadigte[3] — спасительный термин в подобные времена! — согласился. Я заверила его, что вернусь, как только понадоблюсь, и, дав ему адрес и телефон Татьяны, поспешила уйти, пока он не передумал.
Пообедав горячим супом рядом у Герсдорфов, мы с Лоремари продолжили наш обход, обследуя город улица за улицей в поисках пропавших друзей.
В эти последние дни на почерневших стенах разрушенных домов появились бесчисленные надписи мелом: «Liebste Frau B, wo sind Sie? Ich suche Sie uberall! Kommen Sie zu mir. Ich habe Platz fur Sie»,[4] или: «Alle aus diesem Keller gerettet»,[5] или: «Mein Engelein, wo bleibst Du? Ich bin in grosser Sorge. Dein Fritz».,[6] и т. п. Постепенно, по мере того, как люди возвращаются к себе домой и читают эти надписи, появляются под ними ответы — тоже мелом. Таким путем мы узнали о местонахождении нескольких наших друзей. Когда же мы добрались до развалин нашего бюро, то найдя в куче камня мел, мы написали большими печатными буквами на столбе у самого входа: «Missie und Loremarie gesund, befinden sich in Potsdam bei В.».[7] Нашему начальству это, несомненно, не понравилось бы, но мы думали прежде всего о всевозможных наших поклонниках, имеющих привычку звонить нам в любое время дня и которые, быть может, будут нас разыскивать.
Внезапно появился на своей машине Мояно из испанского посольства. Он рассказал мне, что его посол и многие другие испанцы в ту первую ночь обедали в отеле «Эден» и что, к счастью, Мария-Пиляр Оярсабаль и ее муж не успели побежать домой, потому что, когда их дом обрушился, все в подвале дома погибли, включая и их слуг. Федерико Диес (другой испанский дипломат) находился дома, и когда его дом загорелся, как и соседние здания, и люди повалили на улицу, он вытащил свой фамильный коньяк (они известные виноделы) и начал всех угощать.
Около 4 часов пополудни я вернулась к Альбертам ожидать развития событий. Дом Альбертов был как ледник, поскольку стеклянная крыша и окна разлетелись вдребезги и все двери слетели с петель. Мы сидели на кухне в пальто и мерзли, а грузинский друг Альбертов, князь Андронников, собиравшийся ехать с нами в Мариенбад, сидел в гостиной, закутанный в шарфы, в низко надвинутой на глаза шляпе, и весь вечер превосходно играл на рояле. Во время первого налета бедняге удалось спастись из горящего отеля вместе со всеми вещами и найти комнату в «Эдене». Но на следующий день «Эден» разбомбило и князь остался в чем был. Он особенно сокрушался об утрате четырех пар новехоньких ботинок.
Пока мы сидели и ждали, в комнату ворвалась Ага Фюрстенберг, бросилась мне на шею и завопила: «Missie, ich dachte Du bist tot!»[8] После первого налета, вернувшись домой, она обнаружила вместо дома, где они с Дики Вреде жили, груду развалин. Целые сутки она думала, что потеряла все, но потом случайно встретила брата Мелани Бисмарк Жана-Жоржа Хойоса, который сообщил ей, что кое-что из ее вещей удалось спасти, и теперь она воспрянула духом.
Не успела уйти Ага, как приехала на машине киноактриса Дженни Джуго. Она обняла меня и сообщила, что Дики Вреде теперь живет у нее в Кладове и что она приехала за ее вещами. Так постепенно начинаешь узнавать, кто из друзей где находится, но прогресс весьма медленный; и часто новости ужасающие.
После первого налета Папa пошел проведать одних русских друзей, Дерфельденов. Их дом рухнул. Мужа вытащили из подвала живым, но ее откопали лишь спустя много часов — без головы. Бедная женщина всегда страшно боялась воздушных налетов и каждый раз непременно тащила с собой в подвал большое Евангелие. Хотя мне делается все страшнее и страшнее, я почему-то думаю, что меня такой финал не ожидает.
После того, как мы прождали, казалось, многие часы, шведы сообщили нам, что наш отъезд откладывается еще на сутки.
Папa вернулся в Потсдам ночевать, а я пошла к Герсдорфам выпить чаю. У них был теннисный чемпион Готфрид фон Крамм. Он только что прибыл из Швеции и при виде города, по его словам, чуть не разрыдался. Потом на военной машине приехал старый барон Икскюль в пальто своего швейцара (он служит в Абвере). Он сражался с огнем на крыше своего дома до рассвета — безуспешно. Его квартира находилась на верхнем этаже; у него было замечательное собрание книг, но ничего спасти не удалось. Куда там: одна женщина в здании сгорела заживо. Я разминулась с Рюдгером Эссеном, и пришлось возвращаться в Потсдам поездом. К счастью, Икскюль подвез меня до станции Шарлоттенбург. По дороге, совершенно невозмутимый, он предложил мне билеты на концерт Караяна в следующее воскресенье. Бисмарки не особенно удивились моему появлению.
Ночью опять была тревога, но ничего серьезного.
Свободное копирование
