День был сырой и пасмурный. Аэродром, обнесённый колючей проволокой на высоких столбах, закамуфлированный вспаханной и изрытой землёй, отчасти ещё покрытой снегом, походил на поле боя. Со всех сторон окружавшие нас советские солдаты в разнообразных формах с винтовками и автоматами наперевес ещё более придавали ему этот вид. Группа офицеров окружала невысокого роста, необычно полного генерала, в котором я узнал председателя Советской контрольной комиссии генерала Жданова. Когда нас проводили мимо него в небольшой, наскоро сколоченный домик, Жданов обратился к сопровождавшему нас офицеру с вопросом:
— Ну, как прошла операция в целом? — Хорошо, — ответил офицер.
«Для кого хорошо, а для кого и плохо», — подумал я, входя в помещение караулки. Там мы уселись на пол вдоль стен, и приведший нас офицер по списку сделал перекличку, при которой я услышал ряд знакомых мне фамилий. Когда очередь дошла до моего компаньона, последний начал громко протестовать и требовать предоставить ему возможность связаться с его адвокатом, на что получил ответ:
— Никакие адвокаты больше не помогут.
Остальные знали или понимали это без объяснений и, очевидно, потому молчали. Подавленность и растерянность среди нас была такова, что мы даже не пытались разговаривать между собой, хотя здесь нам этого никто не запрещал. Вскоре нас стали вызывать небольшими группами и, окружив многолюдным конвоем, повели к самолётам. В самолёте нас оказалось 6 человек плюс два конвоира с автоматами и два советских офицера, из которых один, майор артиллерии, был, видимо, начальником конвоя.
Как только мы сели, аппарат поднялся и полетел. Куда? С этим вопросом мы и обратились к майору, который в ответ сообщил, что путь лежит в Ленинград, но, возможно, что оттуда мы полетим в Москву, а в общем он ничего не знает, ему поручено нас конвоировать при перелёте, и это всё, что он может нам сказать. Это было немного, но по существу достаточно.
Мы стали обмениваться впечатлениями, не вдаваясь в подробности; все держали себя спокойно и старались подбодрить друг друга путём улыбок и шуток. Самолёт был Дуглас, и при том сильно потрёпанный, клёпки на крыльях болтались и прыгали, а один из моторов с моей стороны подозрительно покачивался. Невольно подумалось, что свалиться по дороге к ожидавшему нас впереди, было бы неплохо. Но этого не случилось, мы снизились на Ленинградском аэродроме и, простояв там часа два, продолжали полёт в Москву, куда внизу под нами открылся аэродром с как бы игрушечными аэропланами. Быстреевский осенил себя широким крестным знамением.
