III.
Однажды, помню, сидя перед теплиной, я спросил Андрея:
- Ведь теперь на гумне пусто? Никого там нет?
- Кому же там быть! - ответил старик. - Разве что "гумённый" шатается...
Я тотчас же насторожил уши: для моего любопытства открывались новые горизонты. С "гумённым" я до тех пор не был еще знаком.
- "Гумённый"! Кто же это такой? - переспросил я.
-- Да кто ж его знает... - вполголоса промолвил Андрей. - Мало ли на свете всякой нечисти, прости Господи... Банный, домовой, кикимора...
- Какой же из себя "гумённый"? - приступал я.
- А такой высокий-высокий, волосья желтые, длинные, и балахон на нем тоже желтый, длиннеющий... - пояснял Андрей.
- Кто ж его видел?
- Люди, сказывают, видали!
- А ты не видал? - допытывался я.
- Нет, не хочу врать, сам не видал, не доводилось... - признался старик.
- А что он делает на гумне?
- Да так... болтается по ночам около овина... иной раз соломой зашуршит, пугает, значит... - ответил Андрей.
Я оглянулся назад, на притворенную дверь. Сумрак уже сгущался над полями.
- Ну, Андрей, вот что я тебе скажу... - рассудительным тоном начал я, немного погодя. - Все это пустое... Ни домовых, ни банных, ни гуменных - ничего этого нет.
- Ты, пожалуй, скажешь, что и кикиморы нет? - с лукавой, многозначительной улыбкой спросил меня старик.
- Конечно, нет! - ответил я.
- Ну, уж нет, батюшка! - шепотом, но с жаром заговорил Андрей и даже приподнялся на локте. - Кикимора-то, почитай, в каждом дому есть... А только она ведь не злая, вреда, то есть, человеку не приносит, а побаловать - ее дело. Вот ежели, примером сказать, оставить что-нибудь на столе на ночь, либо поставец 1) [Поставец -- шкаф для посуды и для всякой домашней мелочи] не притворить плотно, она уж все перешарит, перетрогает, а иной раз и стукнет и брякнет чем-нибудь... Ежели какой парень гармонию на ночь не уберет, так уж она, братец ты мой, непременно поиграет на ней, - тихонько-тихонько поиграет...
- Ты говоришь: она в каждом доме бывает?.. Так где же она живет? - спросил я.
- А прах ее знает... кое-где... Может, под печкой, али в подполье... Ведь у нее сто ухоронок в дому... - пояснил Андрей.
- Все это вранье! Никаких кикимор на свете нет! Папа и мама мне говорили, что старинные люди верили в них, но что все это выдумки! - заговорил я довольно решительным тоном, хотя, признаться, здесь, в подовине, в полутьме сумерек, являлись у меня какие-то смутные сомнения по поводу кикимор: внушительный шепот старика порой оказывался убедительнее доводов рассудка. - Ведь никто не видал кикимор! - заметил я.
- Как "никто не видал"? Нет, батюшка, это уж ты оставь! - с азартом зашептал старик, оглядываясь по сторонам. - Мой дедушка-покойник - царство ему небесное! - сам своими глазами видел ее...
- Где ж он ее видел? - спросил я, подвигаясь поближе к своему собеседнику.
- А на реке... Один раз пришел он на реку верши ставить, - уж этак поздно было, вечером... Смотрит, а под самым берегом, под кручей, она и сидит на камне... Сидит, знаешь, в одной рубахе, на колени облокотилась, пальцы в волосы запустила. А волосья-то длинные-длинные, нечесаные... Как дедка-то увидал ее, испужался до смерти, верши бросил да, давай Бог ноги, бегом домой... Бежал, говорить, так, что просто дух захватило... Насилу отдышался...
- А дедушка рассказывал, какова она с виду? - перебил я рассказчика.
- Да так, как бы тебе сказать, - в роде старушонки, этакая махонькая-махонькая, как будто маленько горбатенька, ноги кривые, а рыла-то ейного дедка не видал...
- Может быть, какая-нибудь женщина приходила купаться... - заметил я.
- Эвона! - с усмешкой отозвался старик, качнув головой и, очевидно, признавая мое возражение крайне легкомысленным. - Гм! Что ведь сказал!.. Пойдет баба за три версты от деревни купаться, да и то поздно вечером... Да и дед-то, слава Богу, не пьян был и речей пустых не любил... Неужто бы он бабу от кикиморы не отличил?.. Хоть, это точно, есть у нас бабы оченно на кикимору похожи... - немного погодя, в задумчивости почесывая затылок, промолвил старик про себя.
Несмотря на занимательные рассказы Андрея, дававшие богатую пищу моей детской фантазии, я все-таки говорил себе, что нельзя, не должно верить ни в "гумённых", ни в "кикимор". У нас в доме нередко подтрунивали над этими созданиями народной фантазии, и мне было бы очень совестно, если бы я хотя на минуту сознался в том, что я верю в лешего или в домового и боюсь их. Их нет, - конечно, нет!..
Но в тот вечер, возвращаясь домой потемневшим полем, я почему-то все озирался по сторонам, как будто ожидая увидать что-нибудь особенное, необыкновенное; назад я не оглядывался, и чем ближе подходил к усадьбе, тем более ускорял шаг. Когда я подходил уже к околице, в густых лопухах, росших вперемежку с крапивой, у самой изгороди, вдруг зашевелилось что-то черное, и два зеленоватых огонька ярко блеснули в вечернем сумраке. Сердце мое тревожно забилось, и неприятные мурашки пробежали по спине. В то же мгновение наш черный кухонный кот, как сумасшедший, выскочил из лопухов, вероятно, испугавшись меня, перемахнул через изгородь и скрылся где-то за птичьим двором.
- Фу, дурак какой! - сердито прошептал я по адресу удравшего кота.
