Письмо 14
РАССУХА
Миша!
Уважающий себя человек всегда будет ощущать в себе органическую связь с ушедшими поколениями предков и гордиться ими и своим происхождением. Я, к примеру, никогда не скрываю, что мой отец – сельский кузнец, а дед – землепашец. Мне радостно думать, что мои родители были порядочнейшими и умными людьми и что они передали эти качества своим потомкам. И теперь, когда их уже нет, я очень сожалею о том, что я не всё узнала от них о дедах и прадедах, что нет ни одной их фотографии и что время упущено.
Вот почему я в меру моих возможностей стараюсь передать тебе то, что я знаю и чего никто тебе не расскажет о нашем роде.
Сегодня я поведаю тебе о Рассухе. Моему отцу в силу каких-то обстоятельств приходилось не раз перезжать с места на место в поисках работы.
Я помню, ещё до войны папа, измученный оскорблениями и хамством председателя колхоза Хомутова, спешно погрузив пожитки на телеги, уехал из Пятовска в село Выстриково, где мы прожили лето и осень. Мне хорошо представляется это село: луг, стада гусей, криница, в которую я любила смотреть, клуб, где на руках ходил под звуки гармони местный «артист». Но наша мама трудно привыкала к новому месту и незнакомым людям, поэтому при первой возможности торопила папу вернуться «домой». Так и тогда: когда тот же Хомутов увидел, что без рук отца колхоз не может обойтись, присылает гонцов за ним с просьбой вернуться уже на более приемлемых условиях в Пятовск. Мама настояла, и семья вернулась. Потом жили в Янькове... я об этом периоде что-то не помню, но вот переезд в Рассуху был самым решительным шагом отца в 1953 году.
Рассуха – это ж/д станция и посёлок по направлению от Унечи к Брянску.
... Папа очень болел. Плохое питание и тяжёлый труд привели к жуткому обострению болезни – язвы двенадцатиперстной кишки, которой он страдал. По ночам отец кричал от болей, катался на печке и просил смерти. Ему было только 50 лет. Где взять масло, мёд, нужные лекарства, чтобы спасти нашего кормильца? Нужна диета и лечение, но ни денег, ни продуктов не было. А тут ещё открылся долг за хату: коль постройка куплена при немцах, плати заново – распорядился председатель сельсовета Петун, которого ненавидели люди. И тогда по совету своих друзей папа решил порвать с колхозом, продать домик и уехать в Рассуху. Мы все очень любили нашу хату. Она стояла окнами на луг, на возвышенном месте, а усадьба простиралась к лугу, на ней росли четыре яблони и сливы.
Да, на месте нашего домика теперь стоит большой дом. Чужой. А наш снесли. Папа его продал школе и за эти деньги купил в Рассухе недостроенную жалкую хатыну и перевёз туда свою семью. Я тогда заканчивала педучилище (в 1953 году). Корову, поросёнка и кур привезли, но надо было иметь ещё заработок, и сезон отработал папа в близлежащей деревне Шапочки.
Снесённый дом навсегда остался в сердце. Когда через три года мы вернулись в Пятовск, то много раз бродили по бывшей своей усадьбе, было горько. Брат потом напишет об этом стихи:
Дом, в котором рождён я, не дом.
Дом пошёл – не вернётся! – на слом.
Это я возвращаюсь, кружу,
прах возьму и в стакан положу.
Помещу хоть щепоть трухи
из венцовых колец и стрехи.
И втолкну в себя горьким глотком,
по нутру чтоб прошлась пешком.
По крапиве дремучей души.
По бурьяну, что так лопушист.
Где по-своему, чёрт, не плох,
изумруден чертополох.
Сам пройдусь я по пустырю
и минуту одну постою –
монументом тяжёлым, немым...
И уйду я путём своим.
Есть такая форма услуг:
отжитому вершить каюк.
Ни слезинка не скатится вниз
из живых, но стеклянных линз.
Впрочем, вырвалась. Ну и пусть!
Слёзы – груз, отягчающий грусть.
Чтоб шагалось мне далеко
и шагалось чтобы легко,
сброшу их, будто лишний вес.
Ну а тяжесть всё-таки есть:
на поминках ли, на пирах –
в сумке сердца – священный прах.
Но как Пятовск может существовать без Шерстюка? И опять гонцы, и опять отца зовут вернуться. Теперь отцу платят натурой: мукой, крупой, частично деньгами и к столу – молоком, маслом, мясом. Папе работа не страшна! Хорошее питание, и он окреп, болезнь успокоилась, вернулась сила и прежняя хватка.
В этот год я, закончив педучилище, поступила без экзаменов (у меня был диплом с отличием) в пединститут в Смоленске. Подрастали мальчики. Валик закончил 7 классов, и вот он, маленький, нигде не бывавший, робкий сельский мальчик, уезжает на собеседование (заменяющее вступительные экзамены) в Краснолучский горный техникум за 900 км от дома. Там общежитие, стипендия 350 рублей... можно существовать, о последствиях думать не приходилось. Главное – учиться! Мама так хотела видеть своих сыновей «учёными», пристроенными в жизни! Как мы с мамой ждали возвращения Валика! Встречали поезда, а его не было. Сходили с ума, плакали. Но всё обошлось. Валик явился грязным, уставшим, но приобретшим первый жизненный опыт.
Потом, через два года, поедет к брату и Шурик, но его отпускать уже не было так страшно, они там будут вдвоём!
... Жизнь в Рассухе для мамы была тяжёлым испытанием: незнакомые люди, другие условия, к которым надо было приспособиться и привыкнуть. Надо было на зиму корове накосить сена из-под лесных кустов, высушить и вывезти его на тачке по лесной дороге с колдобинами, надо было заготовить дрова, и наш Шурик уходил молча в лес с топором; нужно было достроить сени к хате, сарай, а папа далеко, за 70 км, он бьёт молотком за кусок хлеба! И все эти тяготы легли на плечи нашей бедной матери, не очень здоровой и не очень защищённой! Накормить детей, обуть и одеть – каждодневная боль и проблема. Муку мама привозила от папы. Помогала корова. Что бы мама делала без неё? Да куры! Бывали такие месяцы, по рассказам мамы, что нечем было приправить горшок и ели пустую «квасолю» (фасоль), особенно когда корова не доилась.
Я приезжала только на лето и, как могла, делила работу с мамой, помогала ей во всём. К сентябрю я уезжала на учёбу, а мама с детьми мыкалась одна.
У меня было единственное чёрное шерстяное платье. Когда пришёл в ту весну жаркий май, мама продаёт свой любимый платок цыганке и присылает мне 10 рублей на штапель, чтобы я сшила себе летнее платье.
Так мы прожили два года, и два лета я провела в Рассухе. У меня появились подруги Уля и Капитолина. По вечерам мы ходили на перрон вокзала, а потом гуляли по тёмным улицам и пели песни. К нам присоединился студент Толик Кулаков, он любил петь, и у него был красивый баритон. Мы с ним пели дуэтом, он провожал меня до дому и тут же уходил. Конечно, я ему не нравилась! Я знала, что он навещает молодую женщину.
Меня волновал не он, а лес, около которого мы жили. Я спала в сене на чердаке без фронтона. Вот так зароюсь в пахучее лесное сено и смотрю на остроконечные ели, упирающиеся своими макушками прямо в облака... луна грациозна и приветлива, ветерок ласкает лицо, загадочный оркестр ночных насекомых нарушает величественную тишину, спать совсем не хочется, на душе печаль, тревога, когда хочется «любить, обнять и плакать над тобой...».
А по утрам я уходила на близкую от дома полянку. Там алмазами блестит роса, из-под травы выглядывает земляника, разноголосица лесных птиц приветствует восходящее из-за берёз солнце. Я усаживаюсь на пенёк срубленного дерева, подставляю лицо дыханию свежего ветерка и блаженствую...
Я всегда с любовью вспоминаю дни, проведённые наедине с природой в Рассухе. Тогда я была молода, романтична и влюблена во весь мир!
Наши родители были тогда так молоды: маме – 51, папе – 55. Но они были отягчены работой, переживаниями, заботой о детях. Им некогда было любоваться красотой и даже расслабиться.
Теперь я думаю: если б всё вернулось! Я бы сделала для них больше, чем тогда! Я бы ещё больше любила и берегла их, утешила бы, чаще заглядывала бы в их уставшие глаза и самую трудную работу выполняла бы сама. Пусть бы отдохнула моя мама! Как мало я для них сделала! И как давно она ушла от нас! 22 июня исполнилось 25 лет... Папе – 26 января 2003 года – было 10.
Когда родителей нет, ты навсегда остаёшься неприкаянной сиротой в любом возрасте.
... Мы вернулись в Пятовск в 1956 году в родную стихию...
Рассуха осталась позади...
