Чрезвычайное собрание, в заседании своем Апреля 25-го, утвердило единогласно: 1-е составить от лица присутствующих, как от представителей Империи, всеподданнейшее на высочайшее имя прошение о принятии наименования Благословенного и о разрешении на добровольную денежную складку во всем государстве для сооружения в Петербурге памятника; 2-е отправить с сим прошением к Государю посольство, составленное из членов Совета: Действительного Тайного Советника первого класса Князя Александра Борисовича Куракина, От армии Генерала Александра Петровича Тормасова, Гофмейстера Графа Александра Николаевича Салтыкова; 3-е в ожидании же высочайшего на то соизволения, предварительно предложить, посредством Министра Просвещения, художникам Императорской Академии Художеств, равно и прочим известнейшим в Европе, о изобретении чертежа сему памятнику и еще медали, которая бы достойна была передать потомству славную для России эпоху.
Но для меня и сие торжество не прошло без некоторых неудовольствий, Готовясь к чрезвычайному собранию в Сенате и зная цель оного, для собственного руководства в некоторых случаях, я заблаговременно велел отыскать в сенатском архиве производство дела по поводу подобного же чрезвычайного собрания, где положено было просить от имени всего народа Императрицу Екатерину Вторую о восприятии наименования Великой. Тогда сочинение адреса или прошения всем собранием предоставлено было Генерал-Прокурору Князю Вяземскому. Собрание знало, что он передаст это обязательство другому (Графу Заводовскому), но хотело тем изъявить ему свое внимание. В настоящем случае поступлено было совсем иначе. Согласно с вышесказанным сенатским старинным производством и моею должностью, в назначенный день для чрезвычайного собрания, я предупредил старшего Обер-Прокурора Титова, что присутствие начнется прочтением протокола, которым определено было пригласить членов Синода и Государственного Совета для общего совещания с Сенатом; что он должен стоять за мною, у императорских кресел; и по слову моему приступить к чтению; но вместо того, едва собрание стало усаживаться за стол, каждый по своему старшинству, как Председатель Комитета Министров Граф Салтыков, опускаясь еще в кресла, уже заговорил не тоном приглашенного гостя, хотя сам накануне предупреждал меня, что он будет гостем, не более; Князь же А. Б. Куракин, не дав ему докончить, уже тотчас предлагает, по обыкновению своему кудрявыми фразами, Сенатора Нелединского-Мелецкого для сочинения всеподданнейшего прошения, о котором еще ни слова не было сказано; ближайшие к ним члены изъявили на то согласие, и Нелединский принял на себя быть редактором адреса, но только просил составить комитет из нескольких особ, дабы он мог предварительно показывать им свою работу и пользоваться их советом. Собрание согласилось и в члены Комитета избрало Архиепископа Серафима (нынешнего Митрополита) и Графа Кочубея. Но вскоре за тем с конца стола, где сидел Сенатор Молчанов, прислан был к Графу Салтыкову Князь Горчаков с предложением, будто от многих Сенаторов, о избрании в члены же комитета и Действительного Тайного Советника Василья Степановича Попова, и на то согласились.
Я не оскорбился тем, что собрание не признало меня достойным участвовать, хотя советом, при сочинении адреса; но не мог быть равнодушным к тому, что Граф Салтыков помешал мне открыть заседание приличным образом и вмешался не в свое дело.
Между тем предстояли мне еще новые и важнейшие неприятности по откупным делам. Истекающий срок винному откупу обратил внимание Сената и Министра Финансов ко взысканию со многих откупщиков и залогодателей значительных недоимок. По влиянию одного из Сенаторов, некоторые из них начали явно покровительствовать и тем и другим, особенно же откупщику Перецу. Редко случалось, чтоб настояние Министра Финансов в Первом департаменте было единогласно уважено и миновало рассмотрения Общего Собрания. Тоже недоброхотство к нему оказывалось и в государственном Совете. Представленные им условия на новый откуп вытерпели сильные противоречия. Однако сторона Министра Финансов превозмогла; условия большинством голосов были одобрены и отправлены к императору в армию на утверждение, с нарочным чиновником из Министерства Финансов, дабы в случае каких недоразумений можно было получить от него достаточное объяснение. Но сия предосторожность ни к чему не послужила: условия не удостоились высочайшего утверждения, они возвращены в Совет с повелением некоторые статьи из них переменить, другие пополнить. Носились слухи, будто вместе с ними посланы были, чрез посторонние руки, тайные на них замечания, дабы поколебать доверенность к Сенату и Министру Финансов, и как будто для того, чтобы промедлением времени поставить правительство в необходимость угождать прихотям откупщиков и отдать им откуп по их произволу.
Надежда их на сильное покровительство столь была велика, что один из них, а именно Перец, даже осмелился отправить к Императору жалобу на Министра Финансов, наполненную дерзкими выражениями, и без подписания своего имени. Она обращена была к Фельдмаршалу Графу Салтыкову, который предоставил мне предложить ее на рассмотрение Сенату. Я дал ему заметить, что доселе никакое судилище, руководствуемое законами, не принимало бумаг от безыменных. "Это так, отвечал он, но я подозреваю, что эта бумага писана Перецом; мне хотелось бы, чтобы Сенат послал за ним и спросил его, не знает ли он, кто писал эту жалобу". Должно было, или пришлось исполнить. Сенаторы, хотя и пожимали плечами, но согласились. И что же? На другой день Перец призванный в присутствие, без запинки сказал, что эта бумага точно им писана, но так давно, что он уже почитал ее пропадшею.
Министру Финансов и мне оставалось только, скрепя сердце, ожидать возвращения Государя. Мы уверены были, что появление его приведет все в прежний порядок. Надежда наша сбылась, но прежде того мы должны были еще вытерпеть сильнейший опыт для нашей чувствительности, равно и для нашего честолюбия.
Свободное копирование
