автори

1427
 

записи

194041
Регистрация Забравена парола?
Memuarist » Members » Lev_Kovalev-Tarasov » Голгофа - 10

Голгофа - 10

05.09.1941
Новопервомайское, Новосибирская, Россия

 4
 Мы привыкали к новому месту. Появились друзья. Брат и сестра быстро завоевали признание у своих сверстников рассказами о ночных бомбёжках, сбитом немецком истребителе, расстреле фашистскими самолётами поезда, на котором мы ехали, об убитых и раненых пассажирах. Особое негодование вызвал у ребят рассказ о бомбёжке поезда. Мальчишки и девчонки жаждали отмщения. А вот я не смог завоевать признание этого вечно куда-то бегущего и орущего племени детворы. Брат и сестра учили новых друзей рыть окопы, строить подобие блиндажей. Конечно, всем руководил брат, сестра только поддакивала ему, вроде политрука была. Среди ребят появились санитары с сумками, расшитыми красными крестами. Особенную зависть у всех вызывала противогазная сумка, висевшая через плечо у брата. И с какой гордостью таскал сумку какой-нибудь счастливец, получив на это разрешение.
 Меня, как и в Рублеве, всегда назначали жертвой, а мне хотелось быть санитаром, а лучше - красноармейцем. От обиды на то, что я в очередной игре в войну опять буду убитым, уходил домой и тихонько плакал за печкой. Однажды, зарёванного и чумазого там и обнаружила меня мама. Она решила, что мне лучше посещать детский сад, чем «болтаться» на улице. В садике я буду в кругу сверстников, и уж там меня никто не обидит.
 Утром умытого, одетого в нарядную матроску с якорями на воротнике и с вышитым якорем на рукаве, мама отвела меня в детский сад. Передала с рук на руки заведующей, обещала забрать вечером. Заведующая подвела меня к двустворчатой выкрашенной белой краской двери. Отворила одну створку. Втолкнула в комнату, полную детворы. Прокричала:
- Зойка, принимай жидёнка!
Я увидел эту Зойку, – толстенную тетку в сарафане, в расшлёпанных тапочках. Она отцепила от сарафана двух девчушек; раздавая подзатыльники попавшимся на пути мальчишкам, подошла ко мне.
- Ну, что ты стоишь возле двери? Иди к нам! – взяла меня за руку и потащила к детям.
- Жидёнок! жидёнок! – завопили и запрыгали вокруг меня визжащие дети.
- Тише вы! – прикрикнула на них воспитательница. – Играйте!
Дети начали играть в грузовик: двум мальчишкам дали по кольцу – и они стали шофёрами. Остальные дети играли роль пассажиров.
- Поехали! – скомандовала Зойка.
«Шофёры» забибикали дурными голосами, стали крутить из стороны в сторону кольца-рули. Орущие ребятишки несколько раз пробежали по комнате, задевая и сшибая валявшиеся повсюду игрушки: сломанные грузовички, кубики, безголовые куклы и деревянные лошадки.
- Присоединяйся к детям! - приказала воспитательница.
А мне вовсе не хотелось бегать и орать. Я, может, и побежал бы с ними, если бы был шофёром, и рулил бы и бибикал, но не так, как хотела эта злая Зойка. Да, вдобавок эта непонятная дразнилка: «жидёнок»! В дразнилке было что-то оскорбительное и унизительное. Это чувствовалось по интонации, с какой она произносилась. «Надо спросить брата, что означает дразнилка «жидёнок», - подумал я.
- Иди в грузовик! Кому говорят! – приказала мне воспитательница.
От этого окрика, от обиды, что я не шофёр, что меня дразнят, я заплакал и забился в угол комнаты. Меня обступили ребятишки.
- Жидёнок! Жидёнок! - орали они, подпрыгивая на месте. - Бе-бе-бе! ....
Некоторые пытались ущипнуть меня. Я с рёвом выбежал из комнаты в коридор. Постепенно успокоился. Подошла воспитательница:
- Пошли со мной!
Привела на кухню. Пахло едой и помоями, такими, какие бабушка в Рублёве утром выливала из ведра в яму, выкопанную у забора. У плиты, на которой, что-то жарилось и булькало, суетились две женщины. Растрепанные волосы прилипли к их потным лицам. Засученные до локтей рукава обнажали толстые, покрасневшие от жара руки.
- Покормите его. Дети задразнили этого жидёнка, - попросила воспитательница женщин.
 Женщины разглядывали меня точно какую-то диковинку. Удовлетворив любопытство, усадили за низенький столик. Поставили передо мной миску, наполненную гречневой кашей с кусками мяса и стакан молока.
- Кушай, деточка! - проговорила одна тётя. - Настрадались, видать на войне, вон какой ты тощенький. Кушай, поправляйся.
Женщина стояла возле меня, засунув руки под засаленный, когда-то белый фартук. Глаза её светились сочувствие и пониманием.
- Беда - она всех достала. Вот и их («это, наверное, меня и всех, эвакуированных», - подумал я). В совхозе мужиков-то не осталось, - горестно продолжала она. - Кто же работать будет?
- Раскудахталась, дура! - процедила сквозь зубы другая тётя. - Это жиды виноваты: натворили они дел и прикатили к нам, прячутся от войны.
Вдруг она закрыла лицо руками и запричитала, проклиная всё и вся.
- Хватит, смирись! - проговорила добрая тётя. - Не у тебя одной горе, вон, сколько воя стоит в деревне: почитай, почти в каждый двор похоронки приходят.
Плачущая тётя пошла на выход. Проходя мимо меня, плюнула в мою сторону:
- Жидёнок поганый, нехристь, вас бы всех…
Вышла, хлопнув дверью, и некоторое время были слышны её причитания.
- Давай я отведу тебя в группу к ребятишкам, – предложила мне добрая тётя.
- Не пойду я к ним. Они дразнятся.
- Не обижайся, они глупые, – убеждала она меня.
- А злая тётя тоже глупая?
- У неё несчастье: вчера похоронку получила, её мужика убили фашисты, ещё от горя не отошла. А вообще-то, она добрая, - объясняла причину грубости своей товарки добрая тётя.
- Нет, не добрая, она злая, она обзывается! Когда горе, то плачут. Вот у нас, в Рублеве, когда немцы разбомбили бомбоубежище, и людей поубивало, то никто не ругался, а только плакали. И когда поезд разбомбили, то люди плакали, а не ругались.
 Добрая тетя заплакала:
- Надо же, такой маленький, а, видать, насмотрелся на беду. А беда-то не бывает чужой, - она полезла в шкафчик, достала целую горсть обсыпанных сахаром конфет-подушечек. - На, угощайся, привыкай обиды прощать. Ладно, оставайся со мной, будешь помогать. Вытирай полотенцем стаканы, молоко в них нальём да детишкам на обед в группу отнесём.
 Я протирал стаканы, сосал конфеты и совсем забыл и про детей, и про злую тётю. Пообедав, дети легли спать, а я остался на кухне.
 Пришла заведующая, подозвала меня, поставила между колен лицом к себе. Я попытался, было, вырваться, но куда там! Её колени, как тиски, сжали меня и не позволяли даже пошевелиться. Вкрадчиво, ласковым голосом заведующая наставляла:
- Никто тебя не обижал. Тебе здесь хорошо. Запомни это. Смотри, маме ничего не рассказывай, - достала из кармана халата пряник. - На, угощайся!
 К вечеру почти всех детей разобрали по домам. Наконец за мной пришла мама.
- Ну, как мой сын, привык? – обратилась она к заведующей.
- Обвык, обвык, - смущённо ответила та, поглядывая на меня.
От этого взгляда я вдруг вспомнил всё, что произошло со мной, заревел и кинулся к маме:
- Забери меня, забери скорей! Я хочу домой!
Мама взяла меня на руки, прижала к себе.
- Ну, что ты плачешь? Здесь так хорошо! Тебя никто не обижал?! – она вопросительно посмотрела на заведующую.
Та невнятно что-то бормотала. Мама, очевидно, решила, что выслушивать женщину бесполезно - и мы ушли домой. Я маме ничего не рассказал, но на следующий день, утром, когда надо было идти в детский сад, устроил такой рёв, так вцепился в ручку двери, что, как, ни пытались меня оторвать от неё, так и не смогли.
- Ну и сиди дома. Только не реви! - разрешила мне мама.
Родители ушли на работу. Ребята уже поджидали брата и сестру возле наших дверей. Целый день мы играли в войну.
 Очевидно, мою ещё неокрепшую психику травмировали трагические события, невольным свидетелем и участником которых я был: это и ночные бомбёжки, и картина развороченного бомбоубежища, и расстрел поезда. Наверное, надо было добавить ещё одно небольшое переживание ко всем тем, что выпали на мою долю, чтобы я заболел. Этой последней каплей и стало моё посещение детского сада. Со мной произошло нечто непонятное, в голове у меня что-то «соскочило с предохранителя», как сказал врач в больнице, где меня пытались лечить.
 Получив громадный жизненный опыт и, побывав не раз в стрессовых ситуациях, я до сих пор не могу понять, что же в те дни со мной происходило. 
 Вечер, поужинали, мы, дети, утомившись за день от своих дел, укладывались спать. Прикрутив фитиль в керосиновой лампе, и сев подле неё так, чтобы свет от лампы не падал на нас мама, принималась читать. Проходило какое – то время, не проснувшись, я начинал кричать. Мама будила меня, поила водой. Я успокаивался, и она ложилась спать. За полночь я вновь принимался орать, и уже ничто меня не могло успокоить: ни обливание водой, ни накрывание с головой ватным одеялом. Я не воспринимал ничего из окружающей действительности, а был во власти трёх огромных разноцветных шаров – красного, жёлтого и синего. Шары вращались, соприкасались друг с другом, но так, что между ними оставалось свободное пространство, и меня в него затягивала неведомая сила. Руками и ногами я отталкивался от шаров и кричал, сжимался в маленький комочек, пытаясь выскользнуть из этих объятий, звал на помощь. Наконец протискивался в узенькую щель между шарами. И тогда они начинали вращаться всё быстрее и быстрее, сливаясь в сплошной диск. Я убегал от него. Потом, понимая, что убежать не могу, что надо обороняться, кидался на диск с кулаками, и – о, чудо! Диск рассыпался под моими ударами на мелкие сверкающие осколки – я просыпался. Очнувшись, понимал, что сижу посреди кровати под кучей одеял. Очень болели голова и грудь. Выбирался из-под одеял. Было утро. Брат и сестра еще спали. Мама и папа сидели за столом, завтракали.
- Оторался? – обратилась ко мне мама. – Теперь полдня спать будешь.
- Мама, голова болит! – жаловался я.
- Ничего, ничего. Попей молока и ложись спать, - и мама протянула мне кружку теплого молока и кусок хлеба.
Позавтрокав уснул. Проснулся от толчков: брат и сестра стояли надо мной.
- Ну, ты, оратель, вставай! Хватит спать. Пошли играть, ребята ждут.
 Играли, как всегда, в войну. Я прятался то в кусты, то в поленницу дров, но меня всегда находили и «вешали». Однажды во время игры, пытаясь спрятаться от гнавшихся за мной «врагов», я вбежал в помещение молочно-товарной фермы. Две женщины вращали за рукоятки огромный сепаратор, и ещё одна - ведро за ведром заливала в него молоко. Одна из работниц окликнула меня:
- А! Жидёнок! Чего тебе надо? Уходи!
- Зачем, Нюра мальчишку гонишь? Угости лучше молоком.
Нюра продолжала, не переставая крутить ручку сепаратора, гнать меня. Я испугался и побежал к дверям. В голове стоял точно туман. Мотнул головой, освобождаясь от него, оглянулся на женщин, и мне показалось, что из-под скамьи, стоящей возле окна, выскочила крыса, кинулась к Нюре, укусила её за ногу и побежала опять к скамье, волоча за собой длинный хвост. Нюра закричала, замахала руками на крысу, оступилась, упала и ударилась головой о станину сепаратора, лежала и не шевелилась. Закрывая за собой дверь, оглянулся и, к своему удивлению, увидел, что Нюра, как ни в чём не бывало, вместе со своей напарницей крутят ручку сепаратора. Я ничего не мог понять, стоял за дверью и размышлял, как такое могло произойти: только что видел, тётя упала и лежала неподвижно. Приоткрыв дверь и убедившись, что Нюра цела и невредима, убегая, прокричал:
- Тётя Нюра! Тётя Нюра! - она обернулась ко мне. - Тётя Нюра! - Тебя крыса укусила, и ты больно ударилась!
 Не знаю, что в действительности произошло в помещении сепараторной, но через три дня Нюру похоронили. По поселку поползли слухи, что за обиду я погубил Нюру, наслав на неё крысу.
 Вечером, когда мы ужинали, в гости к нам пришли две пожилые женщины. Мама пригласила их к столу отведать, чем богаты. Женщины не отказались. Перекрестившись, откинув с головы на плечи чёрные платки присели за стол, наливая из кружек чай в блюдца, не спеша, отхлебывая его, осматривали наше жилище. Очень внимательно, даже пристально разглядывали меня. Выпили чай. Поставили кружки вверх донышками на блюдца, стали благодарить маму за угощение. Возле печки в задумчивости курил папа. Он посматривал то на женщин, то на меня. От его внимательного взгляда не укрылось, что женщины больше проявляли интерес ко мне, чем ко всем остальным и нашему жилищу.
Гости повели беседу, расспрашивали родителей о войне, о том, как мы жили там, в Москве (они почему-то считали, что все эвакуированные приезжают из Москвы), наконец, спросили, очевидно, о главном для них: верующая ли наша семья, христиане ли мы, крещёны ли дети. Особенно их интересовало, крещён ли я. Мама ответила на все вопросы. Женщины, казалось, были удовлетворены. Немного помолчали, а потом обратились ко мне:
- Сынок, у тебя хорошие родители, христиане. Уж коли, Господь дал тебе благодать, не гневи Его - силу свою во зло людям не пользуй. Ты еще мал и многое в жизни не понимаешь.
Я слушал их и был настолько обескуражен, что вытаращил глаза. Родители тоже были озадачены. Опомнившись, они попросили женщин объяснить, в чём дело.
- Да, вот, - начала свои объяснения одна из женщин. - Нюра-то наша …
- Которую похоронили сегодня? - переспросила её мама.
- Она самая, - подтвердила женщина и продолжила. - Нюра обидела вашего сынишку, а он взял и наказал её.
- Как же это, как? Он же ребенок! – не могла ничего понять мама.
Отец, слышавший разговоры в совхозе о моей причастности к смерти Нюры, растеряно улыбался, пытаясь разубедить женщин:
- Этого быть не может! Не мог наш сын обидеть вашу Нюру, тем более причинить ей смерть! Он ведь болен и слаб.
- А мы и не говорим, что он причинил ей смерть. Через свою благодать он увидел смерть Нюры и сказал ей об этом. А человеку не дано знать день и час своей смерти. Сыночку вашему надо было смолчать. Нюра-то в муках отходила, винила себя за то, что обидела вашего сыночка. Покаялась, просила прощения. Накажите сыночку - грешно казнить людей! Мы-то, местные, опытные, понимаем, в чём дело, он у вас блаженный, спаси его Христос! Женщины перекрестились и, попрощавшись, вышли. Немного погодя дверь отворилась. Вернулась одна из женщин. В руках она держала корзинку.
- Простите нас, - поклонилась она маме и поставила на пол корзину.
– Простите нас, - ещё раз произнесла она. - Примите помощь, не отказывайтесь. Вы живёте скудно. Обживётесь, сами помогать будете слабым, - уговаривала она наших родителей, которые всем своим видом показывали, что не могут принять подарок.
Женщина поклонилась и вышла. Родители настолько опешили и от разговора с женщинами, и от подарка, что так и не смогли ей противодействовать. Ну, а нам было очень интересно, что же принесла женщина. Пока родители приходили в себя и стояли в растерянности, брат и сестра распотрошили корзинку. Чего там только не было: целая кастрюля яиц, кусок солёного сала, сливочное масло, мешочек колотого голубоватого сахара, гречневая крупа, мука, бутылка с растительным маслом. Сестра, посмотрев внимательно на меня и, очевидно, оценив мою “заслугу” в появлении у нас такого изобилия продуктов, изрекла в несвойственной ей манере:
- Кощеюшка ты наш, бессмертный, действуй так и дальше, только не ори по ночам, давай нам выспаться!
Вот так я стал причиной благосклонного отношения к нашей семье жителей совхозного поселка.

05.08.2021 в 15:04


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридическа информация
Условия за реклама