автори

1427
 

записи

194041
Регистрация Забравена парола?
Memuarist » Members » Lev_Kovalev-Tarasov » Голгофа - 5

Голгофа - 5

10.07.1941
Рублево, Московская, Россия

 5
 Ночью, взвыв сигналом воздушной тревоги, наш сон нарушила радиотарелка. Бабушка велела нам одеться и бежать в блиндаж. Мама схватила корзинку с едой и сумку с документами. Папа с братом тащили в убежище матрацы, подушки и одеяла. Устроились на топчанах. Засветили керосиновый фонарь. Желтым светом он облил убранство блиндажа: топчаны, стол, стены, обставленные досками; потолок, белеющий корой березовых бревен. Было загадочно и красиво. Вот только взрослые всей этой красоте не радовались. А мы, дружная троица – брат, сестра и я, лежали на топчанах и жевали бутерброды - почему-то очень захотелось есть.
- А где же Фаля? – вдруг спросила бабушка.
- Она после ужина ушла куда-то, я её больше не видела, - ответила мама.
- Ну, Феофила! – рассердилась бабушка. – Наверное, к своему красноармейцу побежала. Вот только появится, я ей покажу!..
 Что хотела показать тёте Фале бабушка, мы так и не узнали. В разговор вплёлся посторонний звук - слышалось далёкое гудение авиационных моторов. И вот оно переросло в сплошной гул – самолеты летели над нашим посёлком. В блиндаж втиснулись соседи – тетя Люба с дядей Витей, а за ними и тетя Фаля. Она, оказывается, у соседей чаевала, а не у своего красноармейца была. Только успокоились и стали прислушиваться к тому, что происходит наверху, над нами, как рядом бабахнуло, да так, что брёвна перекрытия затрещали, фонарь погас, с потолка посыпалась земля.
- Нет уж, лучше вылезем из блиндажа, а то он, пожалуй, будет нашей могилой, - решила за всех мама.
 Отряхиваясь от земли, мы вылезли из блиндажа. Постелили одеяла на край траншеи, уселись на них и с интересом стали наблюдать «светопредставление» - так назвала бабушка то, что разворачивалось перед нашим взором. Лучи прожекторов обшаривали небо. И вот в одном из лучей высветился крестик самолета. К нему с разных сторон кинулось несколько других лучей.
- Ага, попался! – дружно кричали мы.
«Затявкали» зенитки, стоявшие не так далеко от нашего поселка, и те, что были возле леса. К самолету потянулись огненные ручейки. И когда они сошлись в одной точке, небо озарилось вспышкой, такой яркой, что мы ослепли на некоторое время, и тут же грохнуло так, что наш дом подпрыгнул. Обломки самолёта огненными факелами полетели к земле. Зенитки смолкли. Лучи прожекторов разбежались в разные стороны и стали чертить по небу замысловатые фигуры, охотясь за очередной жертвой. Вскоре в перекрестии лучей отчетливо был виден очередной самолет. Снова “заговорили” зенитки - и небо озарилось яркой вспышкой, но звук от взрыва не скоро дошёл до нас.
- Этот сбили за лесом, за рекой, - определил кто-то из взрослых.
 Лучи прожекторов то, перекрещиваясь, то, разбегаясь, обшаривали небо, а потом вдруг все разом гасли. Мы, перебивая друг друга, обсуждали пережитое. Вновь послышалось гудение авиационных моторов.
- Идет вторая волна, - заметил брат.
 Прожекторы вспыхнули и стали обшаривать небо. Свет их растворялся в небесной бездне до того момента, пока луч не упирался в самолет. И начиналось: световые потоки от прожекторов сбегались к самолету, и он, как бы подпираемый ими снизу, становился, виден во всей своей красе. Зенитки стреляли до тех пор, пока или прожекторы не теряли цель, или вспышка и грохот взрыва в небе не извещали о гибели самолета.
 Вдруг взрывы стали настолько частыми, будто горох сыпали на пол. Они приближались к нам. Земля вздрагивала. Со звоном из окон в нашем доме осыпались стёкла. Рёв моторов проносившихся над нами самолётов оглушил и придавил нас к земле. Мы поняли, что, сбросив не прицельно бомбы, самолеты возвращаются, так и не прорвавшись к Москве через огненный зенитный заслон.
- Ура! Налёт отбили! – кричали, радуясь, мы.
У нас, детей, страха не было никакого. Не понимая опасности, происходящее мы воспринимали, как нечто занимательное. От перевозбуждения долго не могли успокоиться. Снова и снова обсуждали налёт немецкой авиации. Нарадовавшись успехам наших зенитчиков, незаметно уснули в саду под яблонями.
 Утром проснулись от бабушкиных причитаний:
- Пся крев! Матерь Божья! Пресвятая Дева Мария! Что же натворили эти изверги! Никаких сил не хватит навести порядок!
Блиндаж почти засыпало. Дом стоял без стёкол, вся крыша была в дырках. Входная дверь на терраске висела на одной петле. Отец ходил вокруг дома и курил одну папиросу за другой. Бабушка, собирая завтрак, продолжала ругаться. Ни утренней традиционной манной каши, ни так нелюбимого молока с пенками. Одни бутерброды и пустой чай. Позавтракали. Мама с тетей Фалей ушли на центральную усадьбу. Отец с дядей Витей подались в Рублёво, в военкомат. Мы – брат, сестра и я – принялись собирать разбросанные по дому вещи: одежду, постельное белье и посуду. Управились быстро. Да особенно и управляться было не с чем: у нас ничего лишнего не было. Бабушка так и говорила, что наша семья живёт как в гостях: что на себе, то и имеем. Из разговоров взрослых о прошлой жизни я знал, что там, на Урале, в Свердловске, наша семья жила в большой квартире, в которой была даже ванная комната и всякая мебель. В соседней квартире проживали бездетные загадочные люди – муж и жена. Вообще, говорила бабушка, странными были эти люди. Правда, она почему-то не удивлялась тому, что соседка была образованным человеком и вела себя словно знатная дама. Бабушка только улыбалась, когда та рассказывала при посторонних, что родом она из посёлка Камышлова, что родители её крестьянствовали и погибли во время революции: белые расстреляли их за сочувствие красным. Ещё загадочнее был муж соседки. Бывший комиссар, а потом чекист. Жену свою так обожал, что целовал ей руки, уходя на работу. В семье у них была домработница, очень толстая и ленивая тетка. Она только тем и занималась, что целыми днями раскладывала карточные пасьянсы. Бабушка удивлялась и зачем им такая домработница, но, очевидно, зачем-то была нужна.

 Может, когда-нибудь я расскажу, в чём заключалась загадка этой семьи. И разгадку поведаю, если, конечно, соберусь с духом. Да и достоверно ли всё то, что я узнал от моей матери об этом семействе!

 После пережитой ночи нам так хотелось встретиться с друзьями и поделиться с ними новостями, что мы, не спрашивая разрешения у бабушки, побежали на центральную усадьбу совхоза. То, что мы увидели в поселке, привело нас в ужас. Совхозное коллективное бомбоубежище дымилось. Из него торчали бревна и доски. В центре бомбоубежища зияла огромная яма, а по её краям на отвалах земли валялись изодранные окровавленные матрацы и одеяла, и, как снегом, все вокруг было присыпано перьями и пухом. Красноармейцы вытаскивали из развороченного чрева бомбоубежища тела погибших людей и то, что от них осталось.
- Вроде больше никого нет, - объявил красноармеец, выбравшийся из ямы. - Товарищи, загружайте тела в автомашины! - скомандовал он.
 Завершив скорбный труд, солдаты присели на бревна, в ожидании начальства, молча, курили. Подъехала ЭМКа. Мы узнали дядю Алексея.
- Граждане! - обратился он к окружившим его жителям и красноармейцам.
 Замолчал, видимо, не в силах что-либо сказать. Снял фуражку. Склонил голову. Дядя Алексей тяжело дышал. Наконец, собравшись с силами, поднял голову. Вместо всегда улыбающегося лица на нас смотрела ввалившимися глазами почерневшая маска.
- Товарищи! - он что-то хотел сказать, но отвернулся. Плечи и спина его вздрагивали. Взмахнул рукой и скомандовал:
- Давайте… на кладбище!
 Машины одна за другой потянулись в сторону соснового бора, к погосту.
Небольшая группа жителей из поселка потянулась вслед за машинами. Мы тоже хотели пойти на кладбище, но мама не разрешила.
 - Софья Александровна, - обратился дядя Алексей к маме. - Вы единственный оставшийся в живых руководитель, а теперь и местная власть. Составьте, пожалуйста, список погибшихи и передайте его мне.
 Дома в посёлке стояли с распахнутыми дверями. На некоторых не было крыш. А те, что были ближе к бомбоубежищу, являли собой груду дымящихся бревен и кирпичей. Напуганные и молчаливые, мы вместе с мамой шли по посёлку. Жутко было идти по посёлку. Скотина и собаки бродили между развалинами. Жители встречались редко, только возле уцелевших домов. Военные среди этого всеобщего разрушения присыпали землёй догорающие остатки домов. Безлюдье объяснялось очень просто. В эту ночь, выполняя указание начальства, отряд самообороны постарался: детей и взрослых насильно отправили в коллективное бомбоубежище. Только несколько семей, которые, остались ночевать в своих убежищах, уцелели. Вместе со всеми погиб и командир отряда самообороны, и его семья. Наших друзей тоже не стало.
 До этого события мы, дети, воспринимали ночные налёты немецкой авиации как некое развлечение: прожектора, стрельба зениток, взрывы бомб – это было необычно. Особенно мы радовались, когда видели падающий горящим факелом сбитый немецкий самолёт. Но то, что мы увидели в поселке, для нас было потрясением. Мы, наконец, осознали, что такое налёт авиации и что такое война.
 Домой вернулись вместе с мамой. Отец был уже дома. Перебивая друг друга, мы принялись рассказывать о том, что произошло в посёлке. Отец знал о случившейся трагедии. Бабушка часто-часто крестилась и плакала.
 Мама села на крылечко терраски и заплакала. Отец обратился к маме не то с вопросом, не то с утешением, но больше, кажется, с желанием выговориться, отвести душу, освободиться от овладевшего им негодования:
- Соня, чему ты удивляешься! Нам в тридцатых годах с подачи вождей всюду мерещились враги. Мы видели, что творилось, но ничего не понимали. Усатый вместе со своей камарильей вдалбливали в наши головы, что у нас все прекрасно, и уничтожали тех, кто трезво оценивал положение дел в стране и пытался, противодействовать разгулу бесовщины. Тюрьмы были забиты настоящими патриотами. Вместо того чтобы укреплять армию, боевых офицеров расстреливали.
 Немного успокоившись, мама выдала такие ругательства, какие даже дядя Витя не произносил, когда напивался водки до умопомрачения!
- Ну и ну, Соня, что же ты этого «гениального», «великого» так уж в хвост и в гриву!
 Многое обсуждали родители из своего прошлого. Они никак не могли выговориться и даже стали похожи друг на друга. Отец называл тех, кто творил всякие безобразия, опричниками - вообще-то многие их слова были не понятны. Понятно было только то, что кто-то там, на каком-то верху был настолько идиотом, что привёл нашу страну к войне. Отец вдруг заявил, что все виноваты в том, что случилось, и он тоже виноват вместе со всеми: народ был просто под гипнозом пропаганды. Тут уж я вовсе перестал понимать, о чём говорили родители. Бабушка махнула на моих родителей рукой и сказала им, что нет никакого толку языком воздух молотить, и принялась за дела.
 Пришли тётя Фаля и тётя Люба. Обе заплаканные. Тётя Фаля зарыдала, вспоминая по именам знакомых и друзей погибших в эту ночь. Она опустилась на землю посреди двора, раскачивалась из стороны в сторону, ну прямо как игрушка Ванька-встанька.
- Перестань выть! Ну, перестань, Феофила! И так тошно! – упрашивали тётю родители.
Никакие уговоры не помогали. Бабушка и тётя Люба утешали тётю и поили её водой. Долго, почти до самого вечера тётя всхлипывала и всхлипывала. Откуда только у нее слезы брались?
 Вечером, в сумерках, на терраске собрались все жители нашего дома и решали, как быть дальше, что делать. Дядя Витя сообщил, что его уже мобилизовали на фронт. Завтра утром он уходит в Рублёво на сборный пункт. Тётя Люба, жена дяди Вити, заплакала. Все принялись её успокаивать, говорили, что такой мужчина, как дядя Витя, не пропадёт. Повоюет, немцев поколотит и вернется.
- Люба, не реви! Что мужика оплакиваешь заранее! Вернётся он! Ты же слышала, по радио сообщили: война очень скоро закончится, - уговаривала бабушка соседку.
Но тётя Люба ничего не хотела понимать, прижалась к плечу мужа, гладила его по голове, смотрела на него полными слёз глазами. Дядя Витя сидел сам не свой. Он тоже пытался утешить жену:
- Ну, успокойся! Никуда не денусь! Вернусь! Вот, даже Фаля воевать пойдёт: в военкомате набирают девчат на курсы медсестёр, - дядя Витя посмотрел на всё ещё изредка всхлипывающую тётю Фалю. - Так, что ей прямая дорога на курсы, а после них – на фронт.
Тётя Фаля сразу успокоилась и заявила, что завтра обязательно запишется на эти курсы.
 Отец с грустью в голосе сообщил, что был в военкомате. Когда показал свою справку об освобождении, с ним даже разговаривать не стали, а отправили в милицию, где с него взяли подписку о том, что в течение трех дней он обязан покинуть Рублёво и отправиться на родину, в Витебск, где его и призовут в армию.
Отец пытался объяснить, что Витебск уже захватили немцы. А ему заявили, если он будет сеять пораженческие слухи, то его отправят туда, откуда прибыл. И сказали, что враги народа – всегда враги, даже если и отбыли срок наказания. Освобождение из тюрьмы – это не прощение.
 Счастье отца, что его срок заключения истёк накануне войны. Если бы чуть позже, то статья, по которой он был осужден – 58-я со всякими «бисами» - никогда бы не выпустила его из лагеря.

- Не возьму в голову, как быть, куда деваться, - в растерянности говорил отец.
- Ну, что же, разве не понятно, что делать? Предстоит эвакуация. Поедешь с нами. По приезде на место заявишь, что паспорт утерян. Справку об освобождении из мест заключения нужно уничтожить, твой диплом и свидетельство о рождении я сохранила,- вот так и придумала мама, как обмануть эту, по выражению бабушки, «сумасшедшую» власть, которая не может определить, кто враг, а кто свой, и на всякий случай всех считает врагами.
Случилось так, как и предполагала мама. Отец получил чистый паспорт. Но какой ценной! Лучше бы нам не пришлось платить эту цену!
 Эвакуация. Интересное слово. Я долго не мог его правильно произнести. Надо мной все потешались, особенно сестра:
- Эй, ты, эвакуй, - и ещё смешнее. - Кувационный эвакуак – настоящий ты дурак!
Я, разумеется, внакладе не оставался:
- Светланка - сметанка! – показывал ей язык и делал рожки.
 Мы с нетерпением ждали эвакуации, так как понимали, и с нами в одну из ночей может случиться всякое. Представлялось, как нас, погибших, по кусочкам будут собирать в мешки и потом хоронить на кладбище. Ещё несколько огненных ночей прятались мы в своём блиндаже. Жизнь наша превратилась в сплошное «кино», беспрерывное и страшное, только в этом кино было всё по-настоящему и происходило с нами, а не с кем-то. Дневные события сменялись событиями ночными, ночные события – дневными. Бомбы, самолеты, грохот – всё это повторялось изо дня в день.
 Вечером тишина настораживала. После неё всегда с наступлением темноты начинался налёт немецкой авиации. В один из вечеров брат, Арик, позвал нас с сестрой посмотреть, как устанавливают воздушные заграждения против немецких самолетов.

05.08.2021 в 11:18


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридическа информация
Условия за реклама