* * *
Продовольственный вопрос постепенно начал обостряться даже в самом Риме. В провинции же дело обстояло плохо уже со второго года войны. Когда я была в Кальяри, хлеб выдавали по карточкам и в абсолютно недостаточном количестве; на рынках обычно ничего не продавалось. Пансионы принимали клиентов, только если они имели связи с привилегированными, с точки зрения провианта, учреждениями, как например, казармы аэронавтики или военного флота. Самыми желанными клиентами становились служащие, имеющие отношение к провианту, а лучше всего — повара. За овощами хозяйка ездила к знакомым в деревню.
Однако и в Риме все стало пропадать, и нужно было обзаводиться знакомыми в местах, где бы вам доверяли и продавали по ценам «черного рынка» муку, рис, сахар. Фламинго научилась добывать масло. Но конечно она не соглашалась пользоваться добычей только со своей семьей, а закупала масло для целого ряда близких и дальних друзей, которым потом либо сама, либо с моей помощью тайно его разносила: могли обнаружить и арестовать. Помню, как я снабжала маслом писателя Коррадо Альваро и как мы с Фламингой носили его к вдове Джованни Амендола, Еве Кюн. Муж ее, один из главных демократических противников диктатуры, был избит фашистами в июле 1925 г. и умер несколько месяцев спустя от последствий покушения. (Он был отцом коммунистического лидера Джорджио Амендола.) Но и сам Вячеслав в конце войны получил трогательный дар от Анжелики Балабановой, социалистической деятельницы еще Ленинских времен, ставшей после Освобождения «почетной бабушкой» итальянской социал — демократической партии: некоторое количество скромных съестных припасов. Если не ошибаюсь, они даже не были знакомы. Да и сама Балабанова скрывалась и жила в большой нужде.
Из купленной у спекулянтов муки я делала хлеб. Я пекла его или в соседней пекарне, или, когда она была закрыта, дома на керосиновой печурке. Я любила это, тесто меня слушалось, и вся семья с радостью смотрела, как вырастал на печке каравай, который мы почему-то прозвали «Господином». Но неразрешимой была проблема: как добыть немного мяса. Вячеславу была органически нужна мясная пища — без мяса он увядал, от одного крошечного кусочка сейчас же оправлялся[1]. Он его называл в шутку «живительный кусочек». Здесь спасительницей оказалась наша Елена. Ей было 20 лет, она была красавица. Приехала она из села близ Венеции в Рим как прислуга. Сначала служила поденщицей, а потом захотела непременно жить у нас и спала на кухне. Веселая, с темпераментом как шампанское, она сразу стала популярна в нашем квартале и вскружила голову всем молодым людям, с которыми имела дело. Чтобы придать себе важность, она говорила, что живет у родственников: Вячеслав — ее дядя, а сама она портниха. Столяр — один из кавалеров, тщетно за ней ухаживающих сделал для нас много необходимых домашних работ. Вячеслав спрашивает, сколько ему должны.
— Ни копейки не возьму. Вы мне только дайте Елену. Без нее я не могу жить.
А Елена, узнав об этом, хохочет:
— Чтобы я вышла замуж за сицилийца? К тому же некрасивого? Нашли дурака! (Сицилийцы известны своей дикой ревнивостью.)
Другой отчаянно влюбленный в Елену, был Массимо, пожарный, исполнявший в команде роль повара. Массимо был уже женат, но Елена поощряла его из-за своего нежного отношения к Вячеславу.
— Профессору необходимо мясо, пускай Массимо отделит кусочек от пожарных.
Массимо и делал это каждый день, потом заходил в пустырь перед нашей кухней и оттуда высвистывал Елену. Этот флирт длился довольно долго. Массимо был человек очень благородный: Елену обожал, но считал своим долгом относиться к ней бережно, по — отечески. Через некоторое время его перевели на фронт, в тосканский город Пистойя, откуда он был родом. Сначала он писал Елене, потом умолк. Скорее всего был убит во время суровых сражений в этих областях.
Между тем, война развивается все страшнее. На итальянском фронте разруха. В Африке целый корпус германо — итальянской армии окружен союзниками и взят в плен 13 мая 1943 года, а 10 июня того же года союзники делают высадку в Сицилии. В стране нарастает недовольство и, что еще важнее, намечается раскол в самой фашистской партии, ходят слухи о заговоре против Муссолини.
Однако жизнь в самом Риме течет нормально. Обстрелы, бомбардировки — все это где-то далеко, и нас не может касаться. Рима никто не тронет. И вдруг… в один безоблачный, солнечный день, 19 июля 1943 года, на Рим совершается сильнейший налет. Американские бомбы падают на бедный и густо населенный район Сан Лоренцо, разворачивают соседнее кладбище, тяжело повреждают древнюю базилику. Самолеты улетают, оставляя сотни убитых и тысячи раненых. Папа Пий XII, едва услышал гром бомбардировки и увидел из окна, что обстреливают Рим, не предупредив никого в Ватикане, собирает сколько у него было личных денег и бросается на своем автомобиле в район Сан Лоренцо. Когда он доезжает, рейд уже кончен. Папу тесно окружает толпа растерянных и рыдающих людей, дымятся развалины разрушенных домов, из них выносят мертвых и раненых. Папа проводит несколько часов среди пострадавших, старается их утешить, ободрить. Раздает им деньги, которые принес, молится с народом на развалинах базилики Сан Лоренцо. Когда он возвращается в Ватикан, у него слезы на глазах, на его белой рясе пятна крови.
Союзники объясняли впоследствии этот налет тем, что метили в соседний железнодорожный узел (куда, кстати, не попали). Что же до базилики, то ее бомбили, так как под ее прикрытием стояли немецкие войсковые части. То же самое случилось позже, при высадке союзников в Салерно (9 сентября 1943 года). В феврале 1944 г. был разрушен до основания древний бенедиктинский монастырь Монте Кассино: около его стен тоже стояли немецкие войска. Немцы сознательно прикрывались святынями и незаменимыми сокровищами древнего мира — в надежде, что враги эти места не посмеют обстреливать. По окончании войны базилику Сан Лоренцо удалось, после долгой и терпеливой работы, восстановить. Колонны ее перистиля состоят в буквальном смысле из приложенных друг к другу осколков.
В утро 19 июля я играла на свадьбе в маленькой церкви около пьяцца ди Спанья, где работала органисткой около 40 лет. Было часов 10 или 11, свадьба кончилась, я спускалась со ступеней церкви, когда завыли сирены и зазвучали удары бомбардировки далекого квартала Сан Лоренцо. Автомобили на улице куда-то ринулись и исчезли. Люди сначала побежали, потом попрятались. Городское сообщение прекратилось. Мне пришлось где-то пережидать события. Через час, а может быть и два, я отправилась домой. На улице Бабуино мне пересек путь большой грузовик с открытой платформой. На ней тесно были навалены человеческие тела: везли раненых из Сан Лоренцо. Вернувшись домой, я рассказала обо всем этом Вячеславу, и, думается, это событие как-то странно перекликнулось с его стихотворением, где говорится о «телеге Красного Креста»:
За ветром, в первый день Апреля,
Ты слышишь арфу Ариеля?
Откуда звон? Оттоль? Отсель?
Ау, воздушный Ариель!
Весны, еще сердитой, нега
В чертогах воздуха звучит…
А Красного Креста телега
Груз окровавленный влачит.
Эльф нежный, страшный, многоликий!
Дохни на стан их бурей дикой,
Завей их в шалые огни,
И распугай, и прогони!
1 апреля
Обстрел Рима 19 июля был психологическим толчком, ускорившим назревший политический переворот. Вот короткий перечень событий лета 1943 г.:
— 25 июля Верховный совет фашистской партии голосует против Муссолини. Король, Виктор Эммануил III, лишает Муссолини его должностей и дает приказ его арестовать тут же, в королевской вилле.
— 26 июля король назначает генерала Бадольо главою правительства и главнокомандующим итальянскими войсками. Ко всеобщему удивлению, ген. Бадольо не порывает с немцами, а провозглашает по радио: «Война продолжается». Муссолини заключен в тюрьму в горах Гран Сассо.
— 3 августа в Лиссабоне начинаются, однако, секретные переговоры о сепаратном мире с союзниками.
— 3 сентября итальянское правительство заключает с союзниками перемирие.
Период Бадольо длится в Риме недолго.
— 8 сентября 1943 года военные власти союзников и итальянское правительство официально провозглашают заключение перемирия. Бешеная реакция бывших немецких союзников Италии. Правительство Бадольо и королевская семья, никого не оповестив, спешно уезжают в Бриндизи, покинув Рим, который начинают оккупировать нацисты. Хаос в немногих оставшихся в Риме частях, верных королю. Они героически пытаются сопротивляться наступающим немцам, но скоро большая часть военных сдается в плен и увозится гитлеровскими войсками в Германию. Немцы занимают все стратегические пункты страны от Рима до севера.
— 9 сентября союзники высаживаются в Салерно. Немцы отступают на линию «Густав».
— 23 сентября Муссолини, выкраденный немецкими парашютистами из своей тюрьмы, повидавшись с Гитлером, создает марионеточную «Итальянскую социальную республику» («республику Сало» в просторечии). «Республика Сало» просуществует до апреля 1945 г.
Как отразились все эти события на нашей частной жизни? Когда в Италии случился государственный переворот 25 июля, была распущена фашистская партия и Бадольо восстановил в принципе демократическое правительство, Дима находился в Шартре, который был в занятой немцами части Франции. Сразу после начала войны он старался попасть добровольцем во французскую армию. Но из-за его ампутированной руки его не приняли. После падения фашизма он решил пробраться в Рим. Перейти границу было нелегко, но ему удалось это сделать, и, к нашей несказанной радости, он неожиданно появился перед нами. Мы оказались вместе в это трудное время.
8 сентября все казалось мирно и спокойно. К концу дня мы с Димой отправились на виа Порта Пинчана к Тане Альбертини (дочке Татьяны Львовны). Мы должны были к ней зайти на минутку, только чтобы занести ей какие-то продукты. Насколько помню, мы ее не застали дома и тут же спустились на улицу. Нам бросилось в глаза, что в минуты, пока мы поднимались в квартиру Альбертини, что-то произошло. Виа Порта Пинчана на ходится в центре города, и вокруг нее большое количество отелей, полных иностранцами — в ту пору немцами. Едва мы ступили на тротуар, как нас чуть не сбили с ног люди, бегущие с чемоданами. Они казались в панике. Слышались обрывки немецких фраз. О том, чтобы остановить кого-нибудь и спросить, что случилось, не могло быть речи. Темнело. Мы прошли несколько улиц и сели в автобус, чтобы ехать домой. В автобусе, наконец, узнали, что произошло. Только что объявили о подписании перемирия. Немецкие семьи спешно покидают город. Перепуганные итальянцы, сидящие в автобусе, говорят приглушенными голосами.
— Что же теперь будет? Что теперь сделает с нами немецкая армия? Каких бед еще придется натерпеться?
Очень скоро после этого начала доноситься отдаленная пальба пушек.
— Что это такое?
Знатоки в ответ:
— Не беспокойтесь. Теперь война уже кончена. Это наши войска взрывают мины, которые были заложены вокруг города.
9 сентября мины все еще взрываются, но почему-то пальба приближается. Больше минам уже не верят. Позже кто-то сообщает:
— Немцы наступают на Рим.
Итальянские военные силы, лишенные командования, беспорядочно рассеиваются. Много дезертиров, но много защищающихся.
10 сентября рано утром немцы у ворот Святого Павла, за 7 минут ходьбы от нашего дома. Стрельба больше не артиллерийская — в город не стреляют, слышны главным образом пулеметы. Мы смотрим в окно кухни: за пустырем происходит что-то непонятное. Бегут какие-то военные, едут маленькие «джипы». Вот итальянский солдат забежал на пустырь, скидывает мундир и быстро прячет его в заросли тростников; вот едут немецкие офицеры, бросив на автомобиль большую белую простыню; это значит: не стреляйте, мир заключен. Но это не верно: там, перед нашим взором, пулемет убивает двух молоденьких итальянских офицеров, куда-то стремящихся в своих бронемашинах. (После этих смутных дней их похоронили тут же, на краю улицы Джотто, где я теперь каждый день гуляю.)
— Смотрите, — говорит кто-то из нас, — как это похоже на описание Ватерлоо у Стендаля. Вблизи все кажется бессмысленным, беспорядочным, а на самом деле тут развертывается стратегический план.
Фламинго прерывает разговор и оттаскивает всех от окна:
— Неровен час! Шальная пуля!.
К сожалению, то, что разворачивалось перед нами, был бессмысленный беспорядок: и бедные итальянские военные части были лишены какого бы то ни было стратегического плана.
К полудню Рим был окончательно занят немцами. Пальба затихла. Улицы пусты. Все спрятались по домам.
Часа в четыре Дима мне предлагает:
— Хочешь выйти со мной на минутку: посмотреть, что делается вокруг?
Мы выходим. Ни души. Лавки крепко заколочены. В одном месте из подворотни осторожно выходит немец, солдат, смотрит на нас испуганно, шарахается и быстро исчезает, запрятавшись куда-то. Он в зеленой форме с раскрашенными лесными узорами на ней и походит на лешего; видно, что он смертельно нас боится (немцы ожидали повсюду засад), глаза его страшны (глаза сильно испуганного человека всегда страшны). К тому же, он, кажется, пьян: дали алкоголь перед атакой. Мы возвращаемся домой. После узнаем, что в соседней вилле немцы убили сторожа, который вышел к ним навстречу, — убили со страха, думая, что он собирается в них стрелять. Гулять в тот день было, конечно, излишне, но в Диме проснулся будущий журналист.
К концу, быть может, второго или третьего дня мы опять выходим с Димой полюбопытствовать, что делается. Почти все жители города еще сидят дома. На углу Виале Авентино видим даму, с трудом несущую тяжелый круглый сыр. У нас глаза загорелись.
— Где Вы это нашли?
Дама объясняет по — итальянски, но с сильным немецким акцентом:
— Там, в конце улицы военные власти раздают народу. Идите, но нужно держать себя очень дисциплинированно.
Мы соглашаемся держать себя вполне дисциплинированно, но увы! — когда мы добегаем до конца улицы, уже никто ничего не раздает. На площади ходят вооруженные немецкие патрули, вид их ничего доброго не предвещает, хотя солдаты уже не имеют того страшного облика, как те, которых мы встретили в первый день оккупации. Темнело. Мы вернулись, «неся» домой лишь мираж округленной формы огромного пармезана.
Приблизительно через пять дней: приключение. Мы, то есть Дима, Елена и я, отправились грабить военный товарный поезд, стоящий на запасных рельсах близкого вокзала Остии. Поезд был нагружен продовольствием, предназначенным для итальянских войск, стоящих в Риме, но опоздал, и при приезде в Рим был встречен немцами. С раннего утра обыватели нашего района нашептали об этом друг другу на ухо, и все, забрав мешки, корзины, у кого были — тележки, отправились через пустое поле к обрыву, спускающемуся к полотну железной дороги. Внизу виднелись несколько поездов, товарный стоял посредине. На близком от него расстоянии разгуливали вооруженные часовые, которые, по — видимому, получили приказ не трогать подходящих, однако для острастки они время от времени стреляли в воздух. Людей было много. Нужно было проползти под двумя пустыми поездами. И вот перед нами стоит целый ряд вагонов, открытых и нагруженных мешками, ящиками, бутылками. Мы все трое начали искать, что нам казалось самым необходимым. Дима вынес наружу два мешка муки, я — мешок риса, а Елена — кроме муки, еще какой-то небольшой мешок с консервами; к тому же она прихватила еще, как ни странно, пару женских деревянных сандалий. Затем началось самое трудное: тащить домой под враждебными взглядами часовых все эти тяжести на плечах. Сначала ползти под пустыми поездами, потом идти через полотно и, что было самым мучительным, вверх по тропинке, поднимающейся по крутому обрыву. Мешок невыносимо оттягивал плечи. Мне казалось, что я падаю, но люди, тесно идущие гуськом за мной, понукали меня, подпихивали, поддерживали таким образом теряющееся равновесие. Поле после этого уже было нетрудно перейти, мы ликовали и победоносно принесли драгоценную добычу домой. Я считала, что мы поступили правильно: продовольстие было предназначено для итальянцев, и отдавать его врагам не следовало. Фламинго не знала ничего об этой экскурсии и решила, что где-то недалеко какой-нибудь кооператив что-то раздает обывателям.
— Что это за консервы вы принесли?
— Не знаем, взяли, что попало.
— Это, конечно, помидоры! Почему вы не взяли мясных консервов? Сразу бегите обратно, Вячеславу нужно мясо.
Мы отправились обратно, но, дойдя до края обрыва, взглянули с него вниз и увидели разбегающихся людей: началась стрельба, и на этот раз уже по толпе. Пришлось отказаться от дальнейшего предприятия. Дома мы стали рассматривать коробки консервов, и — о, ликование! — это были не помидоры, а мясо. Вячеславу на ближайшее время праздник. Когда Фламинго поняла, откуда и как явилась продовольственная помощь, она пришла в ужас.
— Куда это я вас посылала!
Свободное копирование
