* * *
Одно время мы поселились в пансионе на самой площади Колонна, в Палаццо Мариньоли. Нас пленил блеск этого адреса. Чтобы слышать голос или, вернее, крик собеседника, там нужно было летом наглухо закрывать окна; а в Риме летом закрытые окна — ад. Хозяева пансиона были тихие, кроткие старенькие супруги, типа старосветских помещиков. Ранним вечером они в опрятных ночных туалетах ложились рядышком в свою постель и спали с открытой настежь дверью, освещенные мягкими лучами ночной лампочки. Их видели, но зато они были спокойны, что наблюдали за движениями клиентов в доме.
* * *
Иногда мы проводили каникулы Вячеслава на даче. Одно лето в Альбано мы сняли квартиру отставного карабинера. Вячеслав мог спокойно гулять рядом с домом в парке князей Киджи, и из окон спальни у него был чудный вид на широко расстилающийся до моря ковер Кампаньи, переливающийся всеми возможными оттенками зеленого, серебряного, золотого и розового цвета. Широкая равнина полей прерывалась небольшими холмами, увенчанными городками, как на фресках итальянских мастеров. Вячеслав очень любил это место. Его также забавляла обстановка квартиры, где мы жили. В передней на стене висел длинный, узкий ковер, на котором красовались две базилики Сан — Пьетро. (Очевидно это была дешевая ткань, продающаяся по метрам, и одного Сан — Пьетро недостало, чтобы охватить все переднюю). В комнате Вячеслав спал под очень большим ковром, на котором изображалась монументальная лестница; по ней сверху спускается Лаура с огромной белой собакой, а внизу ее встречает Петрарка, почтительно обметая ступени перьями своей шляпы. Вячеслав мысленно перевоплощался в Петрарку, переживал волнения из-за Лауры, но еще сильнее из-за собаки над своей головой. В данном случае страх в его воображении был физический. Он был человек городской и боялся собак, коров и всяких неудобств деревенской жизни. Кроме страха физического, рационального, некоторые животные наводили на него боязнь необъяснимую, таинственную. Он чувствовал их принадлежность к миру хтоническому. К их числу принадлежали и собаки. Но и мыши, также хтонические, его приводили в ужас. Зато он очень любил котов, которые были тотемом нашей семьи; везде, где только нам было возможно, у нас жил их представитель: Пострел и Медея — в Женеве, Флёкин — на башне, Тараска и Квадик — в Баку, Пеллероссо и Белкис — в Риме. Вячеслав им радовался; главное, что его в них пленяло, это скрытый в них образ тигра. Наблюдая кошку, он любовался тигром. А тигра часто воспевал в стихах (он же зверь Диониса).
* * *
Последние меблированные комнаты на виа Грегориана были неудачными. Мы напали на хозяйку, психически ненормальную, и прожили у нее с августа 1933 до весны 1934 года. За это время ее болезнь все усиливалась, и мы были счастливы, когда, наконец, выехали благополучно из ее дома. Перед нашим отъездом был забавный эпизод. Хозяйка, имея острую нужду в деньгах, надумала способ добыть их: она подала нам счет со следующей надписью: «Список вещей, поврежденных профессором Ивановым» (список у нас еще есть). Первый пункт списка: 10 хрустальных подвесков, снятых с люстры круглого зала проф. Ивановым.
— Да, — утверждала она, — профессор ночью подкатил длинную двойную лестницу, вскарабкался по ней к люстре круглого зала и отцепил и украл 10 хрустальных подвесков.
Единственным благом этого нашего последнего жилья было то, что оно привело нас к окончательному решению нанять отдельную меблированную квартиру (меблированную, ибо мы тогда еще не смели думать о покупке собственной обстановки). Уже с 1934 года Вячеслав должен был покинуть Павию (по итальянским законам предельного возраста). Он окончательно переехал в Рим[1]. Наконец, в 1936 г. мы с Фламингой пустились в розыски новой квартиры.
Свободное копирование
