Этот дневник вела поэтесса. Первая тетрадь начата в 16 лет, последняя -- семнадцатая, обрывается за месяц до 32-летия автора. А всего она прожила неполные 40 лет. Ее смерть -- 18 октября 1935 года -- при всей трагической нелепости (на воле от тифа) видится из будущих десятилетий как логичная: она завершает многолетние связи Ады Ивановны с близкими друзьями, арестованными и выбывшими в начале 30-х годов из ее биографии, а вскоре и совсем из жизни.
Поэты Мария Никитична Рыжкина и Михаил Дмитриевич Бронников, постоянное общение с которыми облегчало голод и холод 1920-1922, вошли в жизнь Ады Ивановны в то время, когда старый круг гимназических подруг и товарищей ее братьев -- лицеистов и пажей -- не только разомкнулся, но и почти полностью исчез. Одни погибли на войне 1914 года -- Сталь, Игорь Вадимович Энгельгардт, другие эмигрировали -- среди них "сиамский близнец" Ады -- Маруся Обух-Вощатынская, братья Витусь и Янусь Стравинские.
В безвестность начало погружаться и имя Ады Ивановны, лишь скудные сведения "Краткой литературной энциклопедии" напомнили имя поэтессы и переводчицы, указав датой ее появления на свет 7 января 1897, хотя родилась она 6 января 1896. Наиболее живучая ассоциация связывала ее имя с Киплингом -- в 1922, а затем в 1936 вышли ее переводы, обратившие на себя внимание читателей.
Дневники ее не были известны до последнего времени, когда сын Ады Ивановны решился вернуть память матери, ее друзей и времени. Параллельно с этим в Отделе рукописей РНБ обнаружилась одна тетрадь дневника М.Н. Рыжкиной конца 1920 -- начала 1921 {Ф.1000. Оп.2. No 1187.}. Их совместная публикация восстанавливает давно умолкнувший диалог двух подруг-поэтесс.
Знатная польско-литовская семья Ады Ивановны появилась в Петербурге, видимо, в 1863, когда дед поэтессы Феликс Антонович Оношкович-Яцына, женившись на русской Олимпиаде Васильевне Орловой, покинул Литву для службы в столице Российской империи. В Петербурге Феликс Антонович имел отличный пятиэтажный дом. Инициалы хозяина ("Ф.О.") до сих пор сохранились на фронтоне (Крюков канал, 7, против колокольни Никольского собора). Здесь в основном и жили его потомки.
Одним из пяти сыновей Феликса Антоновича был Иван Феликсович (1843-1913), к концу жизни -- действительный тайный советник, председатель Общества помощи пострадавшим в русско-японской войне солдатам и их семьям, председатель Народного общества трезвости в Стрель-не, управляющий делами Александровского комитета о раненых, член Ученого комитета Министерства народного просвещения, с 1912 -- гласный Санкт-Петербургской городской Думы.
Комитет помощи располагался на Кирочной, 2, а казенная квартира, где он жил с начала XX века, находилась в доме рядом -- Кирочная, 4.
Женился И.Ф. в 1890 на Станиславе Иосифовне Висьмонт (1863-1927), изящной польке, несколько деспотичного нрава. У них было трое сыновей и дочь -- Ада Ивановна, или, правильнее, Олимпиада Ивановна, окрещенная в честь бабушки, умершей за год до появления внучки.
Братья Ады учились в привилегированных заведениях. Старший -- Сергей (р. 1893) -- в Лицее, который закончил в предпоследнем выпуске (май 1916), второй -- Николай (1898-1918) -- в Пажеском корпусе (выпуск -- февраль 1917), младший -- Иван (Джон, р. 1901) -- учился в гимназии, собираясь сдать экзамены в Лицей. Но шел уже 1916 год, и план не реализовался. Сама Ада с золотой медалью закончила в 1913 гимназию Л.С. Таганцевой и вскоре стала сестрой милосердия: началась Первая мировая война.
В доме Оношковичей, помимо слуг, жили гувернантка и подруга Ады -- Зозо (полное имя неизвестно), бонна -- маленькая немочка из Гапсалы, которую на русский лад называли Мария Ивановна (с прочным прозвищем Ниби или Нибелунги), воспитатель мальчиков Вильгельм Адольфович Лаубе (называемый Ласточка). Упоминается в дневниках и управитель дома в Петербурге и имения Кикенки вблизи Стрельны -- Мариан Пашкевич, из небогатой польской шляхты.
После смерти Ивана Феликсовича его вдова с детьми переселилась в дом деда на Крюковом канале. Впоследствии (конец 1917 -- 1918) старший брат Ады Сергей оказался в эмиграции, и Оношковичи получали письма вначале из Парижа, затем -- из Индокитая. В 1918 от тифа умирает Николай, а в мае 1921 последние родные Ады Ивановны -- мать и брат Джон -- покидают Петроград, отправляясь в литовское семейное поместье Двервецы близ Россией (ныне Расейнай).
Сама Ада Ивановна остается в Петрограде. С весны 1920 она занимается в студии М.Л. Лозинского при Доме Искусств. 15 октября 1922 выходит замуж за Евгения Евгеньевича Шведе (1890-1977), моряка, преподавателя Военно-морской академии. 22.03.1924 у них рождается сын Николай.
Безмятежная, рассеянная жизнь -- гости, танцы, театры, поездки за город, путешествия в Новгород и Крым, а каждым летом на дачу, сожаления о разлуке с родными -- на этой ноте обрывается последняя тетрадь дневника. Утеряны последние страницы. Следующие тетради уничтожены. Аресты, обыски, допросы, начинаются, по-видимому, в 1931, когда уволен из Публичной библиотеки муж Рыжкиной Петерсен. Арестован в 1932 Бронников и отправлен на Беломорканал. Вскоре из города высылается и Рыжкина...
Что записывала с 1928, что замарывала густой черной краской Ада Ивановна, чтобы вскоре и вовсе уничтожить целые тетради своих записей? Сама ли она уничтожала их или -- после ее смерти -- муж, Евгений Евгеньевич? Этого мы не знаем. Содержат лакуны и тетради ранних лет, и публикуемые ныне и охватывающие события между 1919 и 1927. Первая густая краска появляется в тетради No 5, где речь идет о случайном соседе на торжественном обеде {В доме генерал-лейтенанта профессора Федора Андреевича Макшеева.} -- Александре Павловиче Кутепове (1882-1930):
9 ноября 1916 г.
Обед у Макшеевых. Мой кавалер слева -- [Кутепов] с черной короткой бородкой, живыми, умными, слегка татарскими глазами, гладко остриженной головой, энергичный и сильный. Сразу приходит на ум: Стенька Разин. Справа какой-то солидный полковник.
-- Я бы хотела ярких событий в жизни, чтоб было что вспомнить на старости лет, но что сделаешь против судьбы?
-- Все-таки можно отчасти подчинить ее себе! -- отвечает Кутепов. -- Вы хотите событий? Удирайте во Владивосток!
-- Чтоб меня вернули по этапу?
-- А что ж? Вот Вам и приключение!
-- Не чересчур интересное. /.../
-- Выпьем за то, чтоб до 8 ч. вечера 8 ноября 1917 года Вы бы испытали много интересного, оригинального. Вот, например, ново: сделайте кому-нибудь сами предложение. Мне однажды сделали такое предложение: я даже индюшку под стол уронил!
Вдруг мой сосед справа обращается ко мне:
-- Вы не находите, что у него [Кутепова] тип Пугачева? Он бы хладнокровно утопил княжну в Волге.
-- По-моему, это было дело рук Разина,-- шепчу я [Кутепову].
-- Я тоже думаю! -- отвечает он, смеясь. Что? Обед уже кончен? Играет трио.
-- [Кутепов] удрал, не простившись,-- сообщает Оля {Дочь хозяина дома, подруга А.О.}. Ну, конец, теперь скука,-- думаю я.
Фамилия "соседа слева" вымарана, но в одной фразе она, незамеченная автором, сохранилась, благодаря чему мы и узнаем, что это Кутепов.
Эта пятая тетрадь и далее подвергается вивисекции; запись от 1 марта 1917 (страница 340) обрывается, а затем в тетрадь на место последних листов, вкладываются странички другого формата, с укрупненными буквами, при помощи которых делается конспект первоначальной записи. Он занимает 6 листочков и охватывает события с 1 марта по 22 июня 1917.
Шестая тетрадь -- безмятежное плавание по Волге (24.06.1917-28.08.1917), почти без упоминания событий исторического лета. Тетрадь оборвана на полуфразе -- на записи петроградских впечатлений августа 1917.
Тетради No 7 нет. Причина утраты записей за конец 1917 и весь 1918 год -- по-видимому, страх. Тетрадь No 8 (1919 год) погружает нас в атмосферу холода и недоедания, которые уже стали чем-то почти естественным. Эта тетрадь и две последующих -- целы. Они охватывают период с марта 1919 по август 1921. Здесь: служба Ады Ивановны в некоем Петроснабе Райкомлеса на Б.Морской, 33, в качестве той канцелярской единицы, название которой выработало время,-- "сов. барышня". И здесь, как в гимназические годы, а затем в пору службы сестрой милосердия, вокруг Ады вихрится живая и даже веселая жизнь. Тому способствует наука флирта, усвоенная ею в ранней юности: цветы от таинственного поклонника -- "Синей птицы"; стихи, ей посвященные; бесчисленные диалоги, как бы любовные, но и презрительно-равнодушные со стороны Ады Ивановны. Крещенная в православие и не знавшая языка своих предков, она, тем не менее, унаследовала от них способность танцевать до упаду, легко воспламенять воображение мужчин и подчинять своему обаянию женщин. Этому уделено досадно много страниц, наполненных именами товарищей всех трех братьев, затем попутчиков в путешествии по Волге, позже -- сотрудников по службе. Пробуждение личности ощущается в записях 1920 года. Этому, видимо, способствует начало занятий (с 13 марта) в студии М.Л. Лозинского. Тетрадь No 10 завершается записью 27 августа 1921.
Одиночество Ады Ивановны в Петрограде конца 1921 и всего 1922 вызвало особый приток дневниковых записей -- целые три тетради менее чем за полтора года. На эти месяцы падают и многие важнейшие события в ее жизни: поездка в сентябре 1921 с Лозинским в дом творчества Холомки на Псковщину (бывшее имение кн. Гагариных), где они общались с художниками В.Милашевским и М.Добужинским; почти открытое признание М.Л. его отношений с А.О. в Петрограде, когда 10 ноября они вместе появляются в доме Николая Эрнестовича и Эльзы Яковлевны Радловых на годовщину их свадьбы, подписывая вдвоем шуточные стихи:
...В мороз, для многих неудобный
И жгучий, как одеколон,
Явились литератор сдобный
И поэтесса на поклон.
Они пришли из Рукавички
В невероятнейший из дней,
Когда, забыв свои привычки,
Барон, при множестве огней,
Справлял на занятые спички
Девятилетний юбилей.
Девятка! Символ тайн священных!
Девятка! Счастье игрока,
Число заветов для блаженных,
Селедок в год на едока.
Здесь же, на юбилее в доме Радловых, Ада Ивановна познакомилась с супругами Шведе. В январе 1922 происходит какой-то публичный эпизод выяснения кто кому кем приходится, завершившийся для Лозинского болезнью, а для Ады Ивановны -- разрывом и уходом к другому человеку -- Е.Е. Шведе. События начала 1922 Н.Н. Берберова назовет в своих мемуарах "шницлеровским хороводом", когда "в воздухе чувствовалась цепь романов, сломанных браков, новых соединений" {Октябрь. 1988. No 10. С. 177.}.
В атмосфере Дома Искусств, действительно, происходит "хоровод": от Е.Е. Шведе уходит жена Надежда Константиновна к художнику Н.Э. Радлову. К жене Радлова Эльзе Яковлевне неравнодушен Н.Оцуп. Она скоро умрет, а Оцуп уедет за границу. Его жена уходит к моряку Васильеву. Много времени спустя оставленная мужем Ольга Константиновна Васильева станет четвертой женой овдовевшего Шведе. При этом дружеские отношения продолжают связывать и бывших супругов и бывших любовников. Постоянными визитами обмениваются супруги Радловы и супруги Шведе; сохраняются приятельские отношения Ады Ивановны и Лозинского, дружба всех членов Студии... А гибель и отъезды многих участников этого "хоровода" лишь заставляют оставшихся еще теснее сплачиваться, острее чувствовать жизнь.
1922 сопровождается и внешним успехом: Лозинский выпускает второе издание своего сборника "Горный ключ" и отдельной книгой перевод трагедии Леконт де Лиля "Эринии". Ада Ивановна -- "Избранные стихотворения" Киплинга, прочно обеспечившие ей известность переводчика.
Три тетради дневника, посвященные всем этим событиям,-- уничтожены. Причина, на этот раз, не политическая, а вполне интимно-личная.
Безмятежным и радостным возбуждением встречается 1923 год -- и Адой Ивановной и ее мужем Евгением Евгеньевичем (в тексте дневников он выступает под бесчисленными именами: Бой, Джим, Женя и всевозможными производными от них). Этому году посвящена тетрадь No 14.
Надо полагать, что по простой небрежности не сохранилась тетрадь No 15, вобравшая материал с января по декабрь 1925 года. И, наконец, последние тетради -- No 16 и No 17. Первая из них дошла в хорошем состоянии и охватывает ровно год -- 1926. Хуже с No 17. Она начинается со страницы 33, записи от 15 марта 1927. Затем изъяты (или утеряны) страницы 57-64 -- начало мая 1927. Не сохранился и конец тетради -- возможно, что это одна страница: записи от конца декабря 1927.
Таким образом, из 17 тетрадей отсутствуют пять с половиной и куски семнадцатой.
Последние восемь лет жизни Ады Ивановны почти неизвестны. Хотя фотографии тех лет передают радостное лицо, южные поездки, купания, яхты,-- душевная жизнь поэтессы остается почти неведомой, разве отдельные штрихи. Так, ко дню ее 33-летия М.Л. Лозинский дарит ей стихотворение "Царице полюса":
Какие песни вихревые,
Какие песни торжества,
Какие струнные и злые
В ее душе звенят слова,
Когда, окидывая взглядом
Морозный блеск своих полей,
Она любуется парадом
Затертых льдами кораблей.
Мечтая о посмертной публикации ее стихов, Е.Е. Шведе нашел возможность переслать их копии Максиму Горькому. За несколько месяцев до смерти писатель дал характеристику присланной рукописи и совет, к кому обратиться относительно издания. Отметим, что рекомендованный Горьким редактор -- Н.Н. Накоряков (1881-1970), возглавлявший в 30-х годах ГИХЛ, в 1937 был арестован и освободился лишь через двадцать лет. Однако об издании стихов А.И. Оношкович-Яцыны речь ни тогда, ни позже уже не шла. Горький писал в своем отзыве Е.Е. Шведе:
Стихи Ады Шведе понравились мне своею простотой, искренностью, гармонией формы и содержания. Лично я хотел бы видеть их изданными, но опасаюсь, что редактора в ГИХЛе найдут их старомодными и недостаточно современными. Все же советую Вам послать рукопись в Москву, ГИХЛ, Николаю Никандровичу Накорякову. Желаю Вам всего доброго. М.Горький. P.S. В письме Накорякову можете -- если желаете -- сослаться на мой отзыв. М.Г. 20.III.36.
P.P.S. Снимите фамилию Оношкович-Яцына, оставьте только Ада Шведе и дайте коротенькие сведения об авторе. М.Горький.
Письмо это Е. Е. Шведе передал в музей Горького в Москве, откуда тогда же, в конце 30-х годов, прислали ему фотокопию текста.
Дневники Ады Ивановны не были рассчитаны на издание, и в чем-то их интимность этим объясняется: жизнь города и страны лишь изредка просачивается в ее женский мир. Центр тяжести ее интересов -- жизнь, проявляющаяся в бесчисленных сборищах друзей, беседах с интересными людьми, постоянном общении. Литература отражается в записях скорее как процесс, так, она описывает состояние вдохновения, рождения ритмов, рифм. С этим связано и отношение к природе, которая воспринимается не как погода скучных людей, но как часть собственного мироощущения. Определенная легкомысленность, или, скорее, легкость, некий инфантилизм восприятия отличают не одну Аду Ивановну. Это в большой степени был стиль тех годов. Возможно, что здесь сказывалась своя логика: иммунная необходимость -- слишком тяжелым было все вокруг. Отчасти облегченность всего тона Ады Ивановны -- отсюда, от напряжения подсознательных, сопротивляющихся трагическому душевных сил. Трудно сказать, сколь велик объем того, что она оставляла "в уме", опасаясь обыска, но наличие самоцензуры несомненно.
Публикуемый текст сокращен. Купюры отмечены знаком /.../. Вымаранные слова, когда их удавалось прочесть восстановлены с подстраничными ссылками. Отсутствующие даты даны в тексте в квадратных скобках. Переводы иностранных слов -- в подстраничных примечаниях.
