Киношкола (продолжение)
Поступить в Лодзинскую киношколу было трудно. Два раза я уже проваливался – и все равно продолжал сдавать. Честно говоря, мной руководило уже исключительно самолюбие – хотелось доказать, что я все-таки поступлю. Других стимулов не было, потому что театр за это время мне разонравился. Где-то к 1962 году расцвет театра закончился – таких великолепных спектаклей, как прежде, уже не ставили. Не знаю, что произошло. Похоже, всплеск свободы, ожививший театр после 1956 года, к 1961-1962 годам стал затихать. Быть режиссером я уже не хотел. Классический случай честолюбия: пусть меня не хотят принимать – а я назло всем поступлю.
Самолюбие я удовлетворил и был счастлив. Вообще-то меня, конечно, приняли зря. Я был полным идиотом. До сих пор не понимаю, как мне удалось поступить, - может, из-за того, что я сдавал уже в третий раз.
Вначале был отборочный тур – нужно было представить фильм, сценарий, фотографии, роман. Можно картины, если ты рисуешь. Что угодно. Я принес какие-то дурацкие рассказы. Кошмарные. На одном из экзаменов показал фильм на 8-миллиметровой пленке. Жуткий – какую-то претенциозную чепуху. Принеси мне кто-нибудь такое сегодня, я бы в жизни его не принял. Впрочем, меня и не приняли. Может, я поступил тогда, когда явился с рассказами? Уже не помню.
Экзамены в киношколу тянутся страшно долго – две недели. Я все три раза проходил на последний тур. Это было довольно трудно, потому что на пять или шесть мест всегда оказывалось около ста претендентов. До этого этапа я доходил легко. А дальше – никак.
Я был начитан. Хорошо знал историю искусств – благодаря Лицею театральной техники. Неплохо разбирался в истории кино. И так далее. Но, честно говоря, несмотря на двадцать с лишним лет, я был весьма наивен. Наивен и ужасно несообразителен. Во всяком случае, я прекрасно помню, как на одном из последних собеседований, от которых, кажется, зависел окончательный результат, меня спросили, какие средства человеческой коммуникации я знаю. Я сказал: троллейбус, автобус. Глубоко убежденный, что так оно и есть. А они, очевидно, решили, что на глупый вопрос я ответил саркастически или иронически. Вероятно, поэтому меня и приняли. А я действительно считал, что средство человеческой коммуникации – это троллейбус.
На экзаменах спрашивали самые разные вещи. Например, как работает сливной бачок. Или как действует электричество. Или помню ли я первый кадр такого-то фильма Орсона Уэллса? А как кончается «Преступление и наказание» - какими именно словами? Зачем поливают цветы? И так далее. Их интересовал уровень абитуриента, характер его мышления. Нужно было просто уметь говорить. Хоть о сливном бачке. Кажется – чтó может быть проще, а попробуй объясни. Можно показать на пальцах, но надо ведь рассказать словами – как набирается вода, как работает спуск и так далее... С помощью таких – среди прочего – вопросов и оцениваются способность рассказывать, умение сосредоточиться, богатство ассоциаций и умственные способности.
Занятия во всех киношколах построены примерно одинаково. Студенты изучают историю кино, общую историю, эстетику, фотографию, работу с актером и многое другое. На самом деле научиться можно далеко не всему – разве что истории. Путь к нашей профессии один – практика.
Школа должна дать студенту возможность смотреть и обсуждать фильмы. Это, в сущности, единственная ее задача. Не важно, говорят ли о кино на занятиях по истории кинематографа, по эстетике или по английскому языку. Важно, что эта тема висит в воздухе, что о ней постоянно идет речь, что фильмы анализируют, обсуждают, сравнивают и так далее.
