Разоблачение предательства Азефа - 10

V

Вечером 5 января н[ового] стиля 1909 г. Чернов, Николай и я позвонили у квартиры Азефа в доме N 245 по Boulevard Raspail.

Дверь нам открыл сам Азеф. Он провел нас в крайнюю комнату, -- свой кабинет. Он сел за стол у окна. Мы втроем загородили ему выход из комнаты.

Азеф спросил:

-- В чем, господа, дело? Чернов ответил:

-- Вот прочти новый документ.

И он передал Азефу саратовское от 1907 года письмо. Азеф побледнел.

Он долго читал письмо. Мне показалось, что он только делает вид, что читает его: он выигрывал время, чтобы спокойно выслушать нас.

Все еще очень бледный, он, наконец, обернулся к нам. Он спросил:

-- Ну, так в чем же, однако, дело? Чернов медленно сказал:

-- Нам известно, что 11 ноября старого стиля ты в Петербурге был у Лопухина.

Азеф не удивился. Он ответил очень спокойно:

-- Я у Лопухина не был.

-- Где же ты был?

-- Я был в Берлине.

-- В какой гостинице?

-- Сперва в "Furstenhofe", а затем в меблированных комнатах "Керчь".

-- Нам известно, что ты в "Керчи" не был.

Азеф засмеялся: -- Смешно... Я там был.

-- Ты там не был.

-- Я был... Впрочем, что это за разговор?.. -- Азеф выпрямился и поднял голову. -- Мое прошлое ручается за меня.

Тогда я сказал:

-- Ты говоришь, твое прошлое ручается за тебя. Хорошо. Расскажи нам подробности покушения на Дубасова.

Азеф ответил с достоинством:

-- Покушение 23 апреля было неудачно потому, что Шиллеров пропустил Дубасова. Было трое метальщиков: Борис Вноровский на Тверской, Владимир Вноровский на Воздвиженке, Шиллеров на Знаменке. Я был в кофейне Филиппова.

Я сказал:

-- Это неправда. Мы допросили Владимира Вноровского. Было только двое метальщиков; Борис Вноровский и Шиллеров. Дубасов проехал мимо Владимира Вноровского, но у того не было бомбы.

Азеф пожал плечами.

-- Не знаю. Было так, как я говорю. Я сказал:

-- Кроме того, ты накануне покушения не пришел на свидание к метальщикам.

Азеф ответил:

-- Нет, я пришел.

Я. -- Значит, Вноровский сказал неправду?

Азеф. -- Нет, Вноровский не может сказать неправды.

Я. -- Значит, ты говоришь неправду?

Азеф. -- Нет, и я говорю правду.

Я. -- Где же объяснение?

Азеф. -- Не знаю.

Я. -- Ты, говоришь, был в кофейне Филиппова?

Азеф. -- Да.

Я. -- Ты попал в полицейское оцепление?

Азеф. -- Нет.

Я. -- Аргунову ты говорил, что ты попал в оцепление, но представил приставу иностранный паспорт, и тебя отпустили.

Азеф. -- Я этого Аргунову не говорил.

Я. -- Значит, Аргунов сказал неправду?

Азеф. -- Нет.

Я. -- Значит, ты говоришь неправду?

Азеф. -- Нет, я говорю правду.

Я. -- Где же объяснение?

Азеф. -- Не знаю... Но какое же заключение ты выводишь?

Я. -- Ты, по меньшей мере, проявил небрежность, граничащую с преступлением. За такую небрежность ты удалил бы из организации любого из ее членов. Твоя ссылка на твое прошлое неуместна.

Азеф опять пожимает плечами. Он волнуется. Он говорит:

-- Дайте же мне возможность защищаться.

Чернов. -- Мы спрашиваем и ждем ответа. Зачем ты ездил в Берлин?

Азеф. -- Я желал остаться один. Я устал. Я хотел отдохнуть.

Чернов. -- Видел ли ты в Берлине кого-либо из партийных людей?

Азеф. -- Нет.

Чернов. -- А из непартийных?

Азеф. -- Я не желаю на этот вопрос отвечать.

Чернов. -- Почему?

Азеф. -- Он не относится к делу.

Чернов. -- Об этом судить не тебе.

Азеф. -- Я член центрального комитета и не вижу, чтобы все здесь присутствующие были ими.

Я. -- Мы действуем от имени партии.

Чернов. -- Значит, ты отказываешься отвечать на этот вопрос?

Азеф. -- Нет. Я скажу: я не видел никого.

Чернов. -- Почему ты переселился в "Керчь"?

Азеф. -- В "Керчи" дешевле.

Чернов. -- Так ты переехал из-за дешевизны?

Азеф. -- Была и еще причина.

Чернов. -- Какая?

Азеф. -- Этот вопрос тоже не относится к делу.

Чернов. -- Ты не желаешь отвечать?

Азеф. -- Хорошо. Запишите: я переехал только из-за дешевизны.

Чернов. -- В какой комнате ты жил в "Керчи"?

Азеф. -- В N 3.

Чернов. -- Опиши подробно этот номер.

Азеф. -- Кровать, налево от входа, покрыта белым покрывалом, с периною, стол круглый, покрытый плюшевой скатертью, около стола два кресла темно-зеленого плюша, у умывальника зеркало, ковер на полу темного цвета.

Чернов. -- Кого ты видел в "Керчи"?

Азеф. -- Что за вопрос?.. Ну, хозяина, посыльного, горничную, лакея...

Я. -- Скажи, как ты понял мои слова, когда я говорил тебе, что некто, имени которого я назвать не могу, сказал Бурцеву, что ты служишь в полиции, и разрешил сообщить это мне. Понял ты так, что именно некто разрешил мне сказать, или так, что Бурцев решился на это самостоятельно?

Азеф. -- Конечно, я понял так, что некто разрешил сказать только тебе.

Чернов. -- Некто -- Лопухин. Он не называл фамилии Савинкова. Он позволил Бурцеву сказать одному революционеру, по его, Бурцева, выбору. Бурцев выбрал Павла Ивановича (меня).

Азеф. -- Ну?

Чернов. -- Ну, а ты вошел к Лопухину со словами: вы разрешили сказать Савинкову...

Азеф. -- Я не понимаю... Вы должны производить расследование серьезно.

Чернов. -- Прошу выслушать далее. Лопухин не назвал фамилии Савинкова. Ты понял со слов Павла Ивановича, что он эту фамилию назвал. Павел Иванович такого толкования в свои слова вложить не мог, ибо не слышал его от Бурцева... Значит...

Азеф бледнеет, но он говорит еще спокойно:

-- Ну, Бурцев мог сказать Бакаю. Бакай понял неверно и сказал Лопухину... Впрочем, я ничего не знаю.

Чернов. -- Бурцев не говорил Бакаю и Бакай не говорил Лопухину. Как объяснить, что Лопухин на расстоянии угадал, что ты понял Павла Ивановича так, как никто понять не мог -- что он, Лопухин, назвал фамилию Савинкова?

Азеф волнуется.

-- Что за вздор. Я ничего понять не могу.

Чернов. -- Тут нечего понимать. Ты сказал Лопухину: вы позволили сообщить Савинкову, сообщите тому же Савинкову, что вы ошиблись.

Азеф встает из-за стола. Он в волнении ходит по комнате.

Чернов. -- Мы предлагаем тебе условие, -- расскажи откровенно о твоих сношениях с полицией. Нам нет нужды губить твою семью. Дегаев (Дегаев С.П. -- глава Центральной группы "Народной воли" и одновременно агент петербургской охранки. После разоблачения скрылся в Америке. -- Ред.) и сейчас живет в Америке.

Азеф продолжает ходить взад и вперед. Он курит папиросу за папиросой.

Чернов. -- Принять предложение в твоих интересах.

Азеф не отвечает. Молчание.

Чернов. -- Мы ждем ответа.

Азеф останавливается перед Черновым. Он говорит, овладев собой:

-- Да... Я никогда ни в каких сношениях с полицией не состоял и не состою.

Чернов. -- Как же ты объясняешь себе все обвинения? Интрига полиции?

Азеф. -- Не знаю...

Чернов. -- Ты не желаешь рассказать о своих сношениях?

Азеф. -- Я в сношениях не состоял.

Чернов. -- Ты ничего не желаешь прибавить к своим ответам?

Аэеф. -- Нет. Ничего.

Чернов. -- Мы дадим тебе срок подумать.

Азеф ходит по комнате. Он опять останавливается против Чернова и смотрит ему прямо в глаза. Он говорит дрожащим голосом:

-- Виктор. Мы жили столько лет душа в душу. Мы работали вместе. Ты меня знаешь... Как мог ты ко мне прийти с таким... с таким гадким подозрением.

Чернов говорит сухо:

-- Я пришел. Значит, я обязан был прийти.

Я. -- Мы уходим. Ты ничего не имеешь прибавить?

Азеф. -- Нет.

Чернов. -- Мы даем тебе срок: завтра до 12 часов. Ты можешь обдумать наше предложение.

Азеф. -- Мне нечего думать.

Я. -- Завтра в 12 часов мы будем считать себя свободными от всех обязательств.

Азеф. -- Мне нечего думать.

Мы ушли. Вслед за нами во втором часу ночи Азеф вышел на улицу в сопровождении своей жены и скрылся.

Описание "Керчи" и комнаты в ней было сделано Азефом неверно. Не оставалось сомнения, что он, если и был там, то мимоходом и недолгое время. Так утверждал вернувшийся из Берлина т. В.

Подлинный протокол допроса Азефа гласил:

"На вопрос, имел ли Азеф когда-либо и в каких-либо целях сношения с полицией, -- Азеф ответил, что никогда и никаких сношений не имел.

Азеф заявил:

Из гостиницы "Furstenhof" он переехал в меблированные комнаты "Керчь" из-за сравнительной дешевизны последней и по причине, назвать которую отказывается, не находя вопрос о ней относящимся к делу. Из "Керчи" Азеф переехал в "Central Hotel" в видах конспирации, не желая прямо из "Керчи" ехать в Мюнхен.