Из Москвы Азеф и Сазонов уехали на Волгу, а я и Каляев вернулись в Петербург. На Николаевском вокзале, перед самым отходом поезда, на перроне, я заметил широкую, мускулистую фигуру Швейцера. Я окликнул его. Через минуту он вошел ко мне в вагон, положил в сетку свой багаж, и мы вышли с ним в коридор.
-- Как дела?
Я рассказал, что наблюдение закончено, и передал решение московского совещания. Он сдержанно улыбнулся:
-- Ну, и у меня все готово.
-- Вы привезли динамит?
-- Больше пуда.
-- Где же он?
Он кивнул на вагон.
-- В сетке?
-- Да, в сетке. Если взорвет, -- не услышим: нас с вами первых взорвет.
Он был, как всегда, очень сдержан и говорил мало. Но было видно, что он рад и тому, что так скоро и хорошо исполнил свою трудную задачу, и тому, что наблюдение закончено, и тому, что мы, наконец, приступаем к покушению.
По приезде в Петербург, я не вернулся на нашу квартиру, а поселился в Сестрорецке по паспорту Константина Чернецкого. На 8 июля было назначено покушение. Необходимо было еще раз проверить поездку Плеве к царю и условиться между собою о многочисленных мелочах.
В Сестрорецк ко мне приехала Дора Бриллиант. Мы ушли с нею в глубь парка, далеко от публики и оркестра. Она казалась смущенной и долго молчала, глядя прямо перед собою своими черными опечаленными глазами.
-- Веньямин!
-- Что?
-- Я хотела вот что сказать...
Она остановилась, как бы не решаясь окончить фразу.
-- Я хотела... Я хотела еще раз просить, чтоб мне дали бомбу.
-- Вам? Бомбу?
-- Я тоже хочу участвовать в покушении.
-- Послушайте, Дора...
-- Нет, не говорите... Я так хочу... Я должна умереть.
Я старался ее успокоить, старался доказать ей, что в ее участии нет нужды, что мужчина справится с задачей метания бомбы лучше, чем она, наконец, что если бы ее участие было необходимо, то -- я уверен -- товарищи обратились бы к ней. Но она настойчиво просила передать ее просьбу Азефу, и я должен был согласиться.
Вскоре приехали Сазонов и Азеф, и мы опять собрались вечером на совещание.
На этот раз Каляева не было, зато присутствовал Швейцер. Я передал товарищам просьбу Бриллиант.
Наступило молчание. Наконец, Азеф медленно и, как всегда, по внешности равнодушно, сказал:
-- Егор, как ваше мнение?
Сазонов покраснел, смешался, развел руками, подумал и сказал нерешительно:
-- Дора такой человек, что если пойдет, то сделает хорошо... Что же я могу иметь против? Но... Тут голос его осекся.
-- Договаривайте, -- сказал Азеф.
-- Нет, ничего... Что я могу иметь против?
Тогда заговорил Швейцер. Спокойно, отчетливо и уверенно он сказал, что Дора, по его мнению, вполне подходящий человек для покушения, и что он не только ничего не имеет против ее участия, но, не колеблясь, дал бы ей бомбу.
Азеф посмотрел на меня.
-- А вы, Веньямин?
Я сказал, что я решительно против непосредственного участия Доры в покушении, хотя также вполне в ней уверен.
Я мотивировал свой отказ тем, что, по моему мнению, женщину можно выпускать на террористический акт только тогда, когда организация без этого обойтись не может. Так как мужчин довольно, то я настойчиво просил бы ей отказать.
Азеф, задумавшись, молчал. Наконец, он поднял голову.
-- Я не согласен с вами... По-моему, нет оснований отказать Доре... Но, если вы так хотите... Пусть будет так.
Тогда же было решено, что первым метальщиком будет Боришанский, вторым -- Сазонов, третьим -- Каляев и четвертым -- Сикорский, молодой рабочий-кожевник из Белостока, еще не член нашей организации, но хорошо известный Боришанскому. Он давно, как особенной чести, просил дозволить ему участвовать в покушении на Плеве.
Свободное копирование
