В поисках работы мы отправились в соседний Солнечногорский район, и в самом Солнечногорске, где было много заводов, мне удалось получить штатное место преподавателя русского языка в школе для взрослых при номерном заводе, а Николаю Николаевичу каким-то чудом повезло устроиться в средней школе на нештатном месте преподавателя истории в седьмых классах, причем, -- в этом была особая удача, -- он был утвержден в должности учителя Наркомпросом, что давало постоянную прописку в Подмосковье и скромное, но прочное положение. Он был доволен, несмотря на то, что в школе испытал много трудностей -- ведь он привык к занятиям со студентами, а тут попал к семиклассникам, самым боевым ребятам. Он не знал некоторых самых элементарных приемов работы в детской школе, и ему было трудно с дисциплиной. Его охотно слушали во время рассказа, но шумели и баловались во время опроса. Школа попалась неплохая, и ему стали помогать опытные учителя -- приглашали к себе на уроки, бывали и у него, указывали на методические промахи.
К концу года Николай Николаевич освоился с работой учителя, и она ему даже понравилась, он без страха думал о будущем учебном годе. Однако в работе преподавателя в школе вскоре обнаружилась одна сторона, очень тяготившая его: в дни религиозных праздников учителя были обязаны выступать в рабочих клубах с антирелигиозными лекциями.
Наступил праздник Р.Х., в школе были каникулы. Директор, быть может, по заданию сверху, не преминул вручить Николаю Николаевичу путевку на проведение антирелигиозной беседы с рабочими на какой-то окраинный завод. Удрученный до крайности, взял он эту путевку, не представляя себе, что он будет говорить, и отправился, вернее сделал вид, что отправился на этот завод. Проблуждав часа два, он вернулся, не найдя его, и на другой день, к большому неудовольствию директора, возвратил путевку без отметки о выполнении задания. Во время следующей -- антипасхальной -- кампании путевки ему уже не дали, и он облегченно вздохнул.
Во втором полугодии ему предложили занятия по истории в школе рабочей молодежи, и это его совсем устраивало: в рабочей школе, среди взрослых, он чувствовал себя свободнее, вопрос о дисциплине отпадал, учащиеся с интересом занимались. Улучшилось и материальное положение -- безработица была в прошлом, рядом Москва, куда можно было часто ездить к друзьям, в библиотеку. Появились надежды и на литературную работу.
Из знакомых мы чаще всего посещали Василия Михайловича Комаревского. В доме В.М. Николай Николаевич встретился с одним ташкентским преподавателем, экономистом Гавриловым, переехавшим в Москву. Гаврилов, бывавший у В.М., выражал неоднократно желание познакомиться ближе с христианским вероучением и просил для этой цели устроить встречу с Николаем Николаевичем. Встреча состоялась, и в течение зимы 1940/41 гг. Николай Николаевич несколько раз беседовал с Гавриловым на религиозные и философские темы в присутствии В.М., который также принимал участие в этих беседах. Сам Гаврилов, со своей стороны, много рассказывал о германском и итальянском фашизме, с идеологией которого он имел возможность познакомиться по иностранной литературе, к которой имел доступ, как преподаватель экономических наук (коммунист). Возвращаясь домой, Николай Николаевич рассказывал об этих встречах (я не была на них ни разу). К фашизму он относился отрицательно. Он усматривал в нем глубоко чуждые христианству тенденции (хотя фашизм не раскрыл себя еще тогда во всей своей человеконенавистнической сущности), крайне опасную для духовной жизни диктатуру, выступающую под лживыми лозунгами борьбы за религию. В ницшеанской идее сверхчеловека, в возрождении древнегерманских языческих культов он видел яркое проявление антихристова духа.
Как бы то ни было, но все же несколько встреч и бесед с Гавриловым на эти темы у него было, и это сыграло роковую роль как в его судьбе, так и в судьбе Василия Михайловича.
Свободное копирование
