Только что мы стали устраиваться и немного обживаться, как в конце апреля, перед 1-м мая, который в тот год совпадал с Пасхой, Николай Николаевич был неожиданно арестован вместе с другими томскими ссыльными. Органы безопасности затеяли огромное по масштабам дело о подготовке в Сибири японской интервенции. Не только Томск, но и другие крупные сибирские города, в том числе и Новосибирск, были захвачены волной арестов.
От арестованных, как впоследствии рассказывал Николай Николаевич, требовалось "признание" в участии в подпольной сибирской организации, якобы подготовлявшей почву для вторжения японских захватчиков путем организации подрывной деятельности, в подготовке к ниспровержению колхозов, в шпионаже и диверсиях. Расхаживая по кабинету, следователь сочинял эпизод за эпизодом этой грандиозной эпопеи, все эти фантастические вымыслы вносились в протоколы, а подсудимый, под угрозой расправы и пыток, должен был письменно подтверждать их правильность. Насколько все это было фантастично и легковесно, показывают такие факты: приезд колхозника на рынок для продажи картошки и его ночевка во дворе дома какого-либо томского обывателя трактовались как заговор, и все лица, так или иначе причастные к этому делу -- сам колхозник, хозяин, у которого он остановился, люди, которые покупали картошку или с которыми он встречался и разговаривал, -- оказывались вовлеченными в дело о подрывной деятельности в колхозах. "Я шел по мосту, -- диктовал следователь. -- Навстречу мне такой-то (следовало имя). "У нас организуется группа, -- говорил я. -- Готов?" -- "Готов!" -- "Тогда приходи туда-то (следовал адрес), там встретишь того-то (новое имя), завербуй его!"" и т.д. до бесконечности. Создавалась своего рода цепная реакция, в результате которой оказались связанными воедино люди, ничего общего друг к другу не имеющие. Дело оказалось настолько грандиозным и в силу своей грандиозности настолько неправдоподобным, что даже властям показалось неудобным продолжать его в таком виде. Николай Николаевич, как и другие арестованные, был выпущен на свободу и возвращен в Новосибирск. /.../