В продолжение 8 дней до выезда из Баки, когда я был посылаем от Г. Б. по разным надобностям и ходил по городу, многие, смотря на меня, удивлялись и не верили, чтоб я в таком наряде был тот самый, который прежде ходил почти обнаженным и просил милостыню. Меня останавливали и спрашивали, что я точно ли тот самый, который жил у Г. С., подтверждая сие и уведомляя, что нахожусь у Г. Б., рассказывал им о милосердии и человеколюбии нового моего господина. Судя по наряду моему некоторые из армян заключали, что я даже получил офицерский чин. Напоследок дня в два счастливая перемена со мною сделалась известною всем бакинским армянам, которые из того приняли весьма неприятные насчет С. мысли. Я же с моей стороны как в самый первый день, так и в последующие, когда только выходил со двора, нарочно проходил мимо его квартиры и, останавливаясь против окон его, разговаривал с проходящими так, чтоб он меня заметил, а несколько раз встречался с ним на улице. Армяне и многие из офицеров после сего укоряли его худыми и несправедливыми со мною поступками, указывали на благодетельность Г. Б.; укоризны сии были столько же для него жестоки, сколько справедливы. Но он на сем не остановился и вместо того, чтоб предохранить себя впредь от дальнейшего обременения совести своей столь черными делами, решился употребить все средства, чтоб как-нибудь лишить меня настоящего счастия, и для того в один день после обеда, без сомнения узнав, что меня не было дома, пришел к Г. Б. под видом его посещения, думая, наверное, что Г. Б. будет у него обо мне спрашивать. Он в сем не ошибся, и ожидаемый вопрос последовал тотчас после первых обыкновенных приветствий. -- "Почему вы, Г. С., так держали и отпустили бывшего вашего слугу?" -- Ответ начал восклицанием: "Ах! вы не знаете, чего этот негодяй мне стоит; я еще в Ериване малолетнего отдал его в Араратское большое училище (где он никогда не был), за учение и воспитание его платил несколько лет; он обязан мне всем, что только знает; а сверх того бедным его родителям дал 300 рублей серебром для поправления их состояния, за что они отдали его мне в полную власть как подданного и поручили моему покровительству. Но он, забыв все мои благодеяния, вместо благодарности беспрестанно делал мне самые несносные огорчения, так что я, потерявши терпение, принужден был его от себя прогнать. Это такой мерзавец, что я не видал ему подобного и сожалею, что вы приняли его к себе. Уверяю вас, Г. Б., что он и с вами будет делать то же, что делал со мною". -- Как Г. Б., так и прочим офицерам, у него на тот раз случившимся, было весьма приметно, что С. за тем только и приходил, ибо, проговоря столь нелепую и злобную клевету, стал откланиваться. Г. Б. просил его, чтоб подождал моего прихода и при мне повторил бы свои слова, что он желает непременно увериться в том с лица на лицо и не хочет держать у себя столь худого человека; но Г. С. отговорился недосугом и спешил выдти. Тогда Г. Б. и прочие вслед ему кричали: "Теперь знаем, Г. С., чего тебе хотелось; знаем, что ты обманщик и злой человек!" и проч. Я, возвратясь по выходе Г. С. не более как чрез четверть часа, и услышал от гостей Г. Б. все новости, которые пересказали они мне с хохотом и различными насмешками насчет Г. С. Выслушав сие, я не мог не пожалеть о Г. С. как о моем ближнем, видя, до какой степени доходит злость и мщение людей, ибо здесь Г. С. хотел лишить меня даже того, что я получил, так сказать, из рук самого бога.
Читатели может быть подумают, что я в рассуждении Г. С. многое здесь прибавил, но я смею, напротив, уверить и клянусь совестию христианина, что в описании поступков его со мною я объяснился с крайнею и всевозможною умеренностию. Справедливость сего подтвердят все, как российские чиновники, с ним служившие не токмо в армии, но и в других должностях прежде и после похода, так и многие из армян, люди почтенные, которые только его знают. Дай бог и я истинно желаю ему от всего сердца, чтоб сие умереннейшее описание поступков его, обнаруживающих душевные его качества, послужили ему вместо зеркала, в котором он, увидев себя, мог бы обратить внимание на несчастное состояние души своей и убедиться тою неотрицаемою и священною истиною, что за пределами здешней жизни ожидает нас строгий суд, на котором к изобличению нашему увидим изочтенными не токмо дела, но и всякой праздной глагол наш. Буде же сие не сделает в нем никакой лучшей перемены, так по крайней мере пусть это послужит мерою осторожности для других, кои Г. С. еще не знают, и, следовательно, особливо при отличном мастерстве его притворяться могут обмануться в нем, иногда самым горестным образом.
Свободное копирование
