В одной из следующих камер тюрьмы, куда я был в дальнейшем переведен, я встретил Петра Ивановича Пьяных, агронома одного из крупных совхозов области. Пьяных в свое время отбыл пятилетний срок „наказания" (на Печере, в пределах Коми АССР) и теперь был арестован как „повторник".
МГБ тщательно искало изобличающий Пьяных новый обвинительный материал, но найти его так и не удалось, и даже „треугольник" совхоза, в котором Пьяных работал, дал о нём превосходную характеристику. Тогда, чтобы так или иначе оправдать состоявшийся арест, Пьяных предъявили обвинение в том, что он по отбытии первого „срока", якобы, систематически „продолжал вести антисоветскую агитацию"... по обстоятельствам его первого дела. Как ни изобретательны работники госбезопасности в деле придумывания для арестованных всевозможных вымышленных „преступлений", на этот раз они, очевидно, в какой-то мере дали промашку.
Между прочим. Пьяных был арестован не в Сергиевском районе Куйбышевской области, где он работал и жил, а в Воронеже, куда поехал во время очередного отпуска — навестить ближайших родственников своей жены. Можно было представить себе их испуг, когда внезапно их дорогой гость был арестован! Для чего именно понадобилась такая громоздкая процедура — везти Пьяных до Куйбышева из Воронежа по этапу с неоднократными, довольно продолжительными остановками во многих пересыльных тюрьмах, сказать трудно: „Тайна сия велика есть".
По дороге в Куйбышев, едучи по этапу в „столыпинском" вагоне, Пьяных встретил некоего Колдановского или Колбановского, крупного экономиста, работавшего еще с Куйбышевым в Высшем Совете народного хозяйства. Колбановский только что окончил пятилетний срок заключения во Владимирской тюрьме (так называемом политизоляторе) и теперь, по окончании первого срока „наказания", его без дальнейших околичностей сразу же посадили в вагон и повезли в ссылку — в гор. Кзыл-Орду Казахской ССР. Спрашивается" за что? Ведь второго „преступления" Колбановский совершить еще не успел и не мог. И как это можно, чтобы за одно и то же „преступление" человек нес два „наказания": и пять лет пребывания в политической тюрьме, и последующую ссылку?
В „нравах" и „обычаях" МГБ еще и не такое случалось!
Колбановский много порассказал Пьяных о довольно приятных и сравнительно нестеснительных порядках во Владимирском изоляторе: заключенным разрешалось иметь в любом количестве нужные для самообразования книги, что угодно писать (хотя бы и „мемуары"). Отбывали „наказание" в изоляторе, по-видимому, исключительно и видные и умные люди: для дураков находились места поплоше.
Между прочим, Колбановский сказал, что во Владимирской тюрьме уже несколько лет содержится не кто иной, как престарелый и зело дряхлый Василий Витальевич Шульгин, бывший редактор „Киевлянина", белоэмигрант, автор изданных в Советском Союзе (при Ленине) двух повестей из времен гражданской войны: „Дни" и „1920-й год" (изд-во „Прибой"). Шульгин, по словам Колбановского, почти не двигался, никуда не выходил, а только „мирно" дремал в специально для него припасенном плетеном кресле типа качалки (шезлонг).
Как он, один из виднейших белоэмигрантов, угодил к нам, в Советский Союз, и притом — в тюрьму?
Во время войны 1941-1945 гг. Шульгин жил в Белграде, и когда части Красной армии в ходе войны вступили в Югославию и освободили Белград, заодно они, уходя, „прихватили" с собою и Шульгина — не иначе как в качестве трофея.
Эти сведения относятся к концу февраля 1951 года. За время, протекшее с того дня, Шульгин, более чем вероятно, уже успел умереть...
Свободное копирование
