Дядя Юра

Дядя Юра

У моей бабушки Факиры была сестра Мария Матвеевна, которую я называл Бабуся, и очень любил. Ее сын — единственный мужчина в нашей родне. Дяде Юре не  нравилось, что я обращался к нему на вы, но долгое время я никак не мог себя пересилить, хотя с его матерью всегда был на ты. Лишь повзрослев, я стал обращаться к нему на ты. Жил он  вместе с матерью в коммуналке.

О его детстве я знал из рассказов Марии Матвеевны и моей мамы Нонны. Одно время сестры Факира и Мария со своими детьми жили в одной квартире. Бабуся не раз вспоминала, что Юрка в детстве читал вместо фразы:  “баран блеет” — “баран блюет”. Или пел: “Мы — мирные люди, сидим на верблюде”.

Родная его сестра Тамара привела шестилетнего брата к врачу. У Юрика заболел живот, но он стыдился и потому при всякой попытке сестры начать разговор с врачом, мальчик обрывал: “Не говори!”

Спал Юрик с открытыми глазами, как лунатик. Видимо, у него была легкая форма этой болезни, потому что однажды ночью маленький Юрик вместо горшка отлил в тапок сестры. В армии он даже наряд вне очереди получил из-за своего “лунатизма”. Глаза открыты, думали, что он не спит. “Подъем”. “Ты чего не встаешь? Наряд”. А он не понимает ничего.

Моя мама школьницей делала домашнее задание. Юра, дошкольник, стоял и смотрел. Нонка отошла, а Юрик подрисовал слонов. Потом учительница написала: “Что за глупости в тетради?”

— Ты зачем мне нарисовал?

— Это не я.

— А кто же?

— У тебя очень скучно в тетради, вот я и приукрасил.

Она же поставила в тетради кляксу, плачет, жалко трудов. Юрик из сочувствия тоже плачет. Мать, скорая на расправу,  прибежала и наколотила сына, не разобравшись.

— Чего он тебе мешает.

— Да он ни при чем.

Сестра Тамара шлепала брата по заднице. Ему надоело, однажды подставил перо,  и она сильно поранила руку.

Когда какой-то мужчина искал свою бесхвостую собаку, то обратился за помощью к мальчику Юре. Из рассказа ребенка близкие сумели понять только одно: “Груждунин, собака без хвоста”.

Захотелось Юрику кота, сразу желание исполнилось: у него появился кот Никита. У Юрки увлечение котом быстро закончилось, ему захотелось собаку. Появилась овчарка Вольфи, кобель. Как и Никиту, пса я не застал, но с детства запомнил стоявшую на кухне низенькую скамеечку. Она стала овальной благодаря зубам Вольфи.

После собаки семнадцатилетнему Юрику понадобился велосипед. Когда сын увлекся тринадцатилетней Ларисой, с которой уезжал гулять на велосипеде, Марии Матвеевне приходилось самой ухаживать и за собакой, и за котом. Собака жила в кухне (терпеливая соседка!), а кот в коридоре, чтобы не сцепились. Потом собаку отдали в милицейскую школу. Говорят: она хорошо служила.

Мне было восемь лет, когда дядя Юра женился на Светлане. С детской поры у него было два приятеля по дому — Генка и Витька. Мария Матвеевна считала их собутыльниками сына. Все трое женились на двоюродных сестрах, у которых была одна общая бабушка.

Свадьбу я запомнил. Происходила она в доме бабушки Светланы в Старокузнецке у подножия горы. Запечатлелась цветущая черемуха. Затем полутемная комната. Показавшийся противным запах и цвет пролитого на скатерть спиртного. Вино воспринялось мною как символ пошлости.

Мать жены Анну Ивановну дядя Юра называл тещей. Я, шутя, назвал ее “тетя теща”. Взрослым дети кажутся глупее, чем они есть. Моя мама  не верила, что я пошутил, а не по детской дурости так ляпнул.

Отчим невесты, совершенно лысый, наверное, бритый, обнимал Марию Матвеевну. Будущий внук с легкой руки моей мамы станет звать его Дедом Лысым. Позже Дед Лысый повесился в туалете.

Свадьба дяди — единственная свадьба, на которой я был за всю жизнь. И один эпизод оставил очень неприятный осадок. Я сидел на веранде. Рядом примостился дворовый приятель дяди Юры Витька Абрамов. Он о чем-то со мной болтал. Потом внезапно сильно стукнул мою голову о стенку. Я ощутил не  столько боль, сколько удивление неожиданным поступком взрослого человека.

Поселились молодые в комнате дяди Юры и его матери. На гвозде, вбитом в стенку  шифоньера, висела тетрадка “Книга жалоб и предложений на жену”. Было в этом что-то наигранное, что всегда было свойственно дяде Юре. Он и в письмах был таким. “Ломота в костях” — как называла эту его  манерность моя мама. Скажем, на обороте фотографии, где дяде Юре всего 19 лет, надпись его рукой: “Последние дни юности”.

Жену он называл — Маленькая, иногда — Четвертиночка. Кроме явной параллели со спиртным еще пояснял:

— Супругу называют “моя половина”, а она маленькая, значит четверть.

Маленькая скорее по возрасту. Ей было восемнадцать, на десять лет его моложе.

Через год с лишним после их свадьбы узнал, что скоро у дяди Юры появится ребенок. Запомнилась эта весть на фоне двора их дома номер семь по улице Кирова. Подумалось тогда: рождение ребенка уже необратимо. Более грубо люди высказывают эту мысль словами:  назад не засунешь. Лишь в ту пору я начал узнавать, что отцы тоже имеют  отношение к рождению детей, и представлялось, что  дядя Юра делал это непосредственно в  роддоме, при этом жена была от него закрыта перегородкой из навешенной простыни. Наверное, такие детские наивные мысли объясняют традиции некоторых народов, у которых соития происходят в одежде.

По всей вероятности, мать была рада женитьбе сына. Но что сделаешь с характером и частой необъяснимой злобой, которую надо было куда-то направлять. Привыкшая, что только она права — быстро невзлюбила невестку. Мария Матвеевна  была невероятно чистоплотной, а Светлану называла засранкой. И еще возмущалась: “Она материалистка. Все только о покупке тряпок говорит”. Хотя сама слово “богатство” (почему-то с южным г) произносила скорее с придыханием, чем с осуждением. Но торгашей не любила, а Светлана работала продавцом.

Отец Светланы был еврей. Это дало повод свекрови называть невестку жидовкой или полужидовкой. К евреям у Марии Матвеевны была ненависть, потому что ей казалось, что врач-еврей погубил ее дочь. А, может, и потому, что в молодости ее с сестрой Факирой несколько раз принимали за евреек. У людей бывает такая реакция. Вроде алиби. Узнав от меня, что Маркс был еврей, Бабуся  долго размышляла, а потом выпалила: “Его жиды себе приписали”.

Впрочем, она была дружна с невропатологом Барбарой Карловной, которую маленький Юра называл Бара Кара. Недружелюбно настроенная к “жидам”, хамоватую Барбару Карловну Мария Матвеевна уважала и критику в ее адрес называла антисемитизмом. Эта польская еврейка родила двух сыновей, один из которых стал ректором пединститута, а другой — Феликс Яворский —  известным в свое время актером “Мосфильма”.

Молодым Мария Матвеевна помогала материально, для этого на два месяца (больше тогда  не разрешали) брала на дом машинописную работу. На столике в кухне стояла машинка, привезенная из учреждения. Бабуся нянчила внука, успевая печатать какие-то бумаги. А над столом время от времени выпархивала из домика кукушка и сообщала время. Гири на часах были в виде еловых шишек.

Кормление внука — священнодействие. Каждая ложка сопровождалась словами: “Жуй. Глотай”. Моя бабушка не выдерживала этого зрелища и уходила. У ребенка насильственное впихивание отборной пищи вызывало отторжение, а Мария Матвеевна всю жизнь причитала над крепким, но худым внуком: “Худоба” с ударением на последнем слоге. Неожиданно подумалось: любимое ее присловье — “скотинка”, а по-украински скот — “худоба”, правда, с ударением на о.

Бабуся прекрасно готовила, особенно мне запомнился пирог с сайрой, выпеченный в чудо-печке, поставленной на электроплитку, и, конечно же, пельмени. С той поры запах уксуса ассоциируется у меня с ее пельменями и поэтому — с детством.

Чтобы предоставить молодым возможность быть одним Мария Матвеевна стала приходить ночевать к нам, не спрашивая, нравится ли это моей маме.

Когда внуку было года два, Бабуся произвела обмен комнат. С пятого этажа перебралась жить на второй в том же доме, но другом подъезде. Причин для обмена было две: тяжело носить коляску на пятый этаж, а, кроме того, соседка Зоя Андреевна переехала, а ее комната стала временным пристанищем для часто меняющихся жильцов. На втором этаже из-за тополей было очень темно, к тому же Марию Матвеевну очень раздражал их пух; она не раз намеревалась насыпать соль под корень дерева, чтобы изничтожить его.

В раннем детстве Димка был очень талантлив. Невероятно выразительно читал басню о зайце, у которого во хмелю появлялась смелость даже по отношению ко льву.

От своего отца, звонко певшего в детстве “На границе тучи ходят хмуро” он заимствовал другой вариант этой песни: “Три танкиста съели машиниста и пустили поезд под откос”.

Узнал он о каких-то бойцовских приемах и показывал их моей бабушке, борясь с ней. А нашей знакомой тете Фисе посоветовал мужа-пьяницу стукнуть “под бедро, под бедро”.

Пьянство было постоянной темой разговора Марии с сестрой Факирой. Дядя Юра очень любил выпить. Это возмущало Марию Матвеевну:

— Сын в себя, невестка на себя, а семьи нет!

Как-то я вновь столкнулся с Витькой Абрамовым во дворе их громадного дома. Он схватил с моей головы огромную черную кепку, — раньше  ее носил дядя Юра, — и стал забрасывать на высокий тополь. Меня поразила мысль: ведь он глумится над кепкой своего приятеля. Увидела это с балкона второго этажа Бабуся, вышла, обматерила Абрамова.

Она говорила, что из-за пьянки дочка у Витьки родилась дурочкой. Мол, на свадьбе своей прабабушки маленькая девочка съела яичницу из двадцати яиц, приготовленную для гостей. Речь шла о бракосочетании восьмидесятилетней бабы Маши, бабушки Светланы. Мария Матвеевна годилась новобрачной в дочери, и ее очень гневила эта свадьба.

Бабуся не любила приятелей сына, считая, что они его спаивают. И однажды выместила зло на посторонних пьяницах. Балкон ее новой комнаты выходил на стык заборов детского санатория и их двора. В этом уголке  она увидела соображавших на троих мужиков. Происходящее возмутило, она стала с балкона бросать в них кубики  своего внука. Бросит и спрячется, а мужики недоумевают, откуда летят детские игрушки.

Мария Матвеевна возмущалась, что сын выпил какую-то настойку, приготовленную женой. Лекарственная настойка называлась композицией, но Бабуся называла ее симфонией, то ли путая, то ли специально перевирая название. Скорее последнее. Она любила это делать. То блюдечко ****ечком назовет, то моего коллегу-наборщика по фамилии Типограф в Литографа переименует.

Однажды в грозу поддатый дядя Юра пришел к своей любимой тете Фате, моей бабушке, и на кухне долго болтал на разные темы. Завел разговор и о том, что, может, Ленина не было, а его придумали. Я, тогда семиклассник, прикинул, что придумать можно, но написать за него 55 томов сложнее.

Некоторыми вопросами дядя Юра мог поставить в тупик. Я в школе очень любил химию и знал ее хорошо. Дядя Юра стал учиться в вечерней школе, когда я уже был старшеклассником. Он у меня решил проконсультироваться: “Почему в реакции замещения калий не соединяется с натрием?” Я растерялся, не зная, что ответить на такой странный вопрос. Думаю, что дело не в уме, а в неуверенности дяди Юры в себе.

Мария Матвеевна негодовала, что «пьяный дурак Юрка» решил продемонстрировать сыну горение сероводорода, поджигая спичкой выходящий из себя газ. Возмущалась она и постоянными скандалами, которые Юрка устраивал своему отпрыску из-за не вынесенного мусора.

Сына дядя Юра совестил  тем, что сам он в годы войны падал в голодные обмороки, стоя в очереди за хлебом. Мария Матвеевна ругалась: “Сроду он в очередях не стоял! Вот уж как в анекдоте: “Двойка — оценка, которой никогда не имели отцы”.

Из-за пьянки дядю Юру перевели на менее квалифицированную работу. Он оскорбился и уволился. Потом вернулся на завод, но потерял очередь на квартиру. В то время его семья жила уже в бараке, в котором завод предоставил ему отдельное жилье.

В газетах сообщили, что в СССР ликвидирован последний барак. Дядю Юру это удивило, и он написал в свою любимую “Неделю”: “Как вы объясните, что бараков в стране больше нет, а я в нем живу?”

Нонну ее тетка Мария всегда попрекала, что та не может себе выхлопотать квартиру. Наконец, моя мама ее получила. В этой квартире мы прожили десять лет, а потом собрались уезжать из родного города, — мама давно мечтала сменить климат. А, кроме того, не чувствовала себя хозяйкой в доме, потому что для получения двухкомнатной квартиры потребовали, чтобы бабушка сдала комнату в коммуналке. И мы продолжали жить вместе — я, мама и бабушка. А маме хотелось обустроить свою жизнь самостоятельно, без опеки моей бабушки. И вот незадолго до окончания мною школы мама прочла в газете объявление, что требуются врачи в Ленинградскую область, и уехала, а я доучивался, чтоб потом присоединиться к ней.

Мария же уговорила сестру Факиру, чтобы нашу квартиру она предоставила Юрику  и его семье. Но время от времени истерично спрашивала: “А может, ты уже передумала?”.

Так дядя Юра с семьей стал жить в нашей квартире.

Моя бабушка, характер которой был схож с характером сестры, была недовольна переездом дочери, но все пять лет до своей кончины прожила с нами, изредка наведываясь в  родной город.

Уже на следующий год после нашего переезда Бабуся с внуком Димой летом приезжали к нам,  мы показали им Ленинград. А Мария Матвеевна в нашем дворике “тренировалась”, держа чужого ребенка. Готовилась осенью  стать бабушкой во второй раз.

Родилась девочка Таня. Еще до ее рождения иногда возникал вопрос о разводе. Даже спокойную невозмутимую Светлану выводили из себя пьянки мужа. Бабушка моя узнала, что малышку крестили, и была возмущена:

—  Мы с  сестрой своих детей в 27-м году не крестили, а сейчас 72-й, люди уже в космосе побывали, убедились, что Бога нет.

Наверное, не будь нашей квартиры, Таня не родилась бы. Еще года за два до нашего отъезда, о котором тогда и не помышляли,  шел разговор, не станет ли моя мама возражать, если  новый ребенок  Юрика будет жить у нас. Все люди появляются случайно. Дядя Юра однажды чудом избежал гибели. Году в шестидесятом взорвалась домна. Пятьдесят шесть гробов. Дядя Юра проходил мимо домны, чуть отошел, и она рванула. Несколько минут  решили судьбу  не только его, но и будущих детей...

Отец новорожденной прислал нам фотографию, надписав в своем духе: “Итак, она звалась Татьяна...”.

Про Таню я знал только из писем Марии к сестре. Как и вообще о жизни семьи дяди Юры и “работе” бабуси:

“Здорово, жопа!  Наконец-то получила записку от тебя, и на хер ты маешься с этой клюквой. Можно и не посылать, а то и так растратились на нищеёбников, отдачи-то ведь никакой.

Димок ходит в школу без желания, завидует мне, что я на пенсии. А сегодня умудрился сбежать с последнего урока. Его подначил Эдька, а я разозлилась и Эдьку выгнала. А наш дурачок не имеет своей головы на плечах. Пока Светлана была на курорте, мой дорогой сыночек три раза меня крестил при детях. Он был в отпуске и каждый день пил, а ты сама знаешь, какой он пьяный, поэтому я молчала. Так нет, к чему-нибудь да придерется. А в последний раз сказал, чтобы я приходила только в субботу и воскресенье, когда он дома, чтобы я не могла испортить Таньку. Она, мол, самостоятельно всё должна делать. Поссыт,  пусть сама и выливает. А когда однажды девочка пролила на унитаз, то он так на нее наорал, что я насилу  ее успокоила, она всё  рыдала и рыдала. Я сказала ему: “Дурак ты, долго ли вытереть, а ты орешь”. В общем, сволочь. Сейчас я прихожу позже и ухожу в пять часов, чтобы с ним не встретиться, хотя Светлана и ключ мне принесла, чтобы я навещала их.

У Дуси Х. была. Плачет. Сын  Мага (Магнит) опять запил. Ты хоть получаешь от Сашка что-то хорошее, не обидное, а вчера меня Димка назвал “старая ведьма”. И все-таки  я считаю, что он не виноват. В общем, нужно с глазу на глаз разговаривать, а то бумаги не хватит все описать...

Здорово живем!

Отвечаю с опозданием в связи с отъездом ****ы на госэкзамены. 21 апреля мне сказала, что приедет 1 мая, а Юрик обрадовал, что укатила на два месяца — вот еще говорит, что она жидовка. Уехала в понедельник, а Танька заболела в пятницу корью. Ну, скажите, разве это не рок — лишь уедет, то один, то  другой заболеет. И вот я, как белка в колесе. Первые три дня Татьяне очень тяжело было. Светлана, когда поехала, оставила три рубля, сказала, что Юрик получит. А он заверил, что даст мне при авансе 50 рублей. Принес сорок, а к вечеру уже  тридцать шесть лежит — здорово. Я ему заявила, что не возьму  ни копейки, покупай все сам, а я буду готовить. Ну и что ты думаешь. Сегодня 28 апреля, у него десять рублей, а надо жить  до десятого мая. Я говорю: “Вы специально так делаете со своей жидовкой, чтобы мою пенсию выкачать, но на сей раз, хватит, не дам”. А сама кое-что покупаю. А ведь пенсию принесут только 3 мая, не знаю, как быть. Из-за Таньки Диме в школу не ходить 21 день, вот невезенье.

Новостей никаких нет. Уже восемь  дней я не была на улице, все с ребятами. То стирка, то мытье, а  сама засралась как ведьма.

У вас сейчас, наверное, всякие продукты появились. У нас за мясом бабы занимают очередь с пяти утра и раньше. Всю зиму с мясом было плохо. Погода стоит ненастная. То снег, то дождь.

 За посылку большое спасибо. Чем буду расплачиваться, не знаю. Скорее всего, на том свете. Кофта чудненькая. Просто прелесть. Рубашка и все впору. Вы как знаете, что я ободралась в отношении рубах, а кофты и подавно. Здесь все кофты под сорок рублей, а у меня этого нет. Но, наверное, и эта недешевая. У меня теперь часов четверо. Деревянные часы пошли. Фиса как-то заглянула, сидела с полчаса и всё трясла. Пошли, но с ними надо на вы. Боюсь пошевелить. Светлана одни дала. Так те ночь идут. Когда ухожу утром на работу, то они еще тикают, а в девять часов останавливаются. Возвращаюсь вечером и начинаю их заводить, да трясти. Ну а теперь совсем хорошо. Я хоть буду спокойна, что знаю время, а то ночью, как лунатик, только и смотрю, у кого засветится окно. Если бы не на работу, я бы могла без часов жить. И Таньке костюмчик миленький. Завтра понесу. Она, между прочим, любит наряжаться. Теперь говорит вместо “дуди” —  “дуйди”. Соску зовет сось. Как спать ложится, сразу “сось” и ждет, пока я кефир приготовлю. Кроме кефира ничего молочного не ест. Ну а так вроде лучше Димы. Я ей не говорю: “Жуй. Глотай”. А он до сих пор, как сидит за столом, на него смотришь,  и блевать охота.

Целый день на работе. Прихожу вечером, и язык на плечо. Если бы ты знала, как я устаю. От Таньки ежеминутно только и слышишь: “Баба-а”. Берет за палец меня и ведет,  куда ей нужно. Недавно она меня рассмешила. Когда ее посадишь на горшок, она сразу “Дуйди”. А тут говорит: “Дуйди ку” (значит в кухню) и себе палец в рот. Мол, иди кури. Вот скотинка.

Факира, вот ты пишешь, что бок болит. Тебе же проще всего обратиться к врачу. Почему ты страдаешь, не понимаю. Я другое дело. У меня эти врачи сгубили дочь. Знаменитый Володарский, жид пархатый, а у тебя должна быть вера. Между прочим, у меня недавно тоже разболелась нога. Я с трудом ходила. По-моему, как у тебя когда-то. То около жопы, то между коленкой и жопой. И в результате коленка. И так без конца. Ночью не могла спать. Фиса мне посоветовала какую-то тройчатку, туда входит и ментол. Я возьми, да насмолись. Думала, жопу отморозила, насилу согрела и больше не стала мазать. Думаю, лучше у батарейки сидеть. И вот сидела десять дней, никуда не выбиралась,  даже к своим, так как меня дурак выгнал. Я решила не ходить к ним больше, но восьмого марта пришел Димок ко мне с отрезом на платье. Я поблагодарила. Открытку взяла, а подарок обратно отправила и сказала, что его папа выгнал меня при внуке. Я не хочу брать подарки как снисхождение. В общем, Димку я всё разобъяснила... Что, когда он будет работать, от него буду принимать (как же, вспомнит он обо мне, забудет и думать)...

Здорово живем!

Не балуешь ты меня письмами. Посылки получили. Конечно, обязаны были написать спасибо, но до них это не доходит — свиньи. Всё хорошо — и колготки, и трусики, а уж куклой Танька всем хвастается, остальных забросила, а этой уже и косы заплела, и искупала ее прямо в штанах. А кнопки без конца расстегивает и застегивает. Клюквы ты достаточно послала, и больше ничего не шли...

...да собственно, чего писать, нечего. О пьянке Юрки не хочу, да и надоело. Он, наверное, никогда не бросит пить.

Принцесса моя, ****а в брючном костюме, приехала с курорта, и Татьянка уже ходит в детсад.

Учится Димка плохо, никакого желания нет. Ну, я ему говорю, будешь работать говночистом. Не знаю, что получится из него, наверное, ничего. Будет всю жизнь говно копать...

...Димок в больнице, сколько пролежит, одному богу известно. Родители ходят через день. Жидовка! По личным делам она может хоть когда уйти с работы. Ребенок без тапок в больнице. Не купила, завтра понесу свои. Вот, гадина, ну жидовка. Как Димок лег в больницу, уже неделя. Я это время не ходила и Таньку не видела, а  сегодня пришла, уж она около меня и пела, и стихи рассказывала, а потом спрашивает: “Баба, а как называется твоя квартира?”. Я говорю: “Кирова 7-3”. “Ну,  хорошо, я приду”.

Ты Факира, пишешь, что у вас риса нет, и я переживаю, что мы съели тот, который ты высылала, а у нас сейчас даже пшена нет, уж не говоря о рисе.

Сейчас иду к ДимкУ, а нести-то нечего, конфет шоколадных не принимают, шоколад тем более, также и печенья. Из соков в магазине есть только виноградный. Димок уже его не хочет, а больше ничего и никакого нет, а с пустыми руками припереться,  — нужна я ему.

Есть ли у вас продукты, у нас мяса совершенно нет, масло по двести грамм в руки, сахару два килограмма. Вот, жить стало лучше, жить стало веселей, шея стала тоньше, но зато длинней.

Видела Тоню, подружку твоей дочери. У меня была. Говорит о муже: “Я бы перекрестилась, если бы он ушел, пьет”.

Я живу лучше всех, но никто не завидует.

На джинсы насрать. Нет и не надо. Не бегайте за ними.

Вчера Юрка пришел, в доску пьян, даже говорить не мог. Я только поняла: “Сходи за Танькой”. Оказывается, они договорились, что за Танькой пойдет он, а Светлана с работы поедет к матери. Юрка заботу проявил к своей дочке, не зашел за ней. Пришлось мне тащиться. Светлана приехала в восемь часов. Ох, я и поматерилась всласть, я же не знала, что у них был такой уговор, а Юрка спит у дыры пузыри. Светлана наврала ему, что она за Танькой ходила в восемь часов. Как же он возмущался, скотина.

У Юрки, наверное, от пьянки все время дрисня. Даже, говорит, одна пена идет, и это продолжается уже два года. Я его  просила: “Бросай пить, это все от водки”. Ну, где там, разве поверит.

Как-то Светлана сделала настойку из спирта с березовыми почками, ей посоветовали от кашля. Я ее предупредила, чтобы спрятала, так не послушалась. Потом жаловалась, что Юрка выпил. А я видела как-то: он наливал из какой-то посудины и разбавлял водой, затем опьянел. Вот мне бы надо настоять, но ни почек нет, ни спирта. Правда, почки-то можно приобрести, а вот спирт — нет. Да уж теперь, наверное, хоть чего пей, все равно. Правильно твоя дочь говорила — бросить курить, а я как назло удвоила норму”.

Дядя Юра как-то в письме написал, что всегда считал меня маменькиным сынком, точнее бабушкиным, но, мол, когда я попал в армию, он меня зауважал и, пока я служил, спал спокойно, зная, что его покой надежно защищен племянником.

Моя бабушка, его обожаемая тетя Фатя, хотя и любила вкусно покормить, но была требовательна и особо меня не баловала. Тем более, я никогда слепо не подчинялся ее невероятно властному характеру. Если надо, я стоял на своем. Она только  сплевывала и обзывала самым страшным в ее устах ругательством: “Ну,  дурак!!!”.

Но от нее во мне неприхотливость, терпеливость и нелюбовь к слезам. Я помню, что уже во втором классе решил никогда не плакать и  данное себе слово сдержал. А вот он, несмотря на спортивность и мужское умение многое делать своими руками, остался в чем-то инфантильным закомплексованным  ребенком. И истоки этого в его детстве.

Первое время после смерти девятнадцатилетней сестры Тамары он оказался лишен внимания матери, слишком занятой собственным горем. Но потом это невнимание обернулось другой крайностью и приобрело болезненный характер, видимо, из-за страха потерять и сына. С одной стороны, это выражалось потаканием всем его прихотям, а с другой – тотальным контролем за каждым его шагом.

Истеричная, всегда убежденная в своей правоте, мать подавляла сына. От этого его неуверенность в себе. Он, несомненно, любил свою мамулю, но и побаивался ее. Поэтому, когда напивался, смелел и пытался выразить матери протест против насилия над своей личностью, правда, проявлялось это в искаженной форме. С матерью его взаимно связывали любовь — вражда — унижение. А то, что он испытывал от властной и взбалмошной матери, дядя Юра, когда был пьян, повторял в отношении своих детей. Несамостоятельный сам, он пытался привить ее детям, заставляя выносить мусор и выливать горшок...

В 1976 году летом Мария Матвеевна с Димкой гостили у нас, осенью собрались домой. Бабушка Факира поехала с ними, хотя моя мама уговаривала не ездить, ибо поняла, что у той симптомы рака легких, о чем, конечно, не сказала матери. Но властная бабушка настояла на своем. В родном городе ей становилось все хуже. Мы отправились за ней, чтобы привезти к себе.

Квартира, где я провел школьные годы, показалась мне неуютной. Дядя Юра и его жена друг с другом не разговаривали, словно чужие. Он все ласкал трехлетнюю дочку Таню, которую я впервые увидел.

Узнали, что моя бабушка начала как-то поучать племянника, а Юрий ей заявил: “Тетя Фатя, будешь вмешиваться, посажу  на такси и отвезу в аэропорт”. Конечно, характеры сестер были схожи, пьяного дядю задевали наставления матери и тетки, но сказал он это,  по сути, умирающему человеку в ее же квартире.

В те же дни он получил наконец-то свое жилье. Правда, в плохом районе. Да и переезд стоил денег. Поэтому моя бабушка произвела с племянником обмен, он остался жить на прежнем месте, а его квартиру, формально ставшую ее, бабушка сдала государству. Приватизации тогда не было. В госучреждении моей бабушке намекнули, что можно и деньги получить, но она заявила, что никогда не обманывала государство. Так и пропала квартира, а ведь за пять лет можно было поменять на комнату в Ленинграде. Но любимый племянник оказался дороже дочери, живущей в деревянном доме без ванны за 80 км от северной столицы. Да и, попробуй Факира заикнуться, от сестры досталось бы истерик. На обратном пути нас сопровождал дядя Юра, которому моя мама купила билет туда и обратно.

Впервые к нам приехавший дядя Юра сказал: “Хоромы у тебя, сестренка, не ахти”, на что моя мама заметила: “Благодаря тебе”.  Ей показалось, что он понял.

Когда я провожал его на станцию, он сказал:

— Скорее всего,  тетю Фатю я больше уже не увижу.

Она умерла недели через две после его отъезда.

А спустя три года скончалась и Бабуся. Тоже от легочного заболевания — обе сестры много курили. Ругаемая Марией Матвеевной Светлана ухаживала за свекровью, Димка кормил бабушку с ложечки.

Мария Матвеевна про сына говорила, что тот на ее могиле произнесет надгробный мат. Она и многие вещи  раздала еще за несколько лет до смерти. Наверное, из желания пострадать назло сыну, что-то этим ему доказывая. Юрий, видимо, перенял это от матери. Как я узнал от его дочери, на некоторых фотографиях он выбил молотком свое лицо, а о существовании пластмассовой тарелки с его изображением дочь даже и не знала. Вероятно, уничтожил в минуты недовольства женой, чем  напомнил свою мать: Мария Матвеевна от многих групповых фотографий отрезала свое изображение.

Когда-то я обиделся на дядю Юру за отношение к Бабусе — его же матери. Мария Матвеевна  оскорбилась на меня за сына. В свою очередь Юрий нередко обижался на жену за свою мать, хотя Светлана никогда не жаловалась на свекровь, а с высоты своих прожитых лет понимала, что та была во многом права. Как бы ни враждовали между собой мать и сын, но они не переносили обид, пусть мнимых, извне. Эту связку, незыблемую при жизни, не порвала даже смерть, уложив их рядом.

Юрию было много дано природой, но вряд ли он многое свершил. Слепая материнская любовь задушила его в своих слишком крепких объятиях, лишив способности устраивать свою судьбу самостоятельно.

Кто знает, может, ему надо было в жены волевую женщину. Юная Светлана  сама еще нуждалась в сильной опоре.

С женой дядя Юра развелся. Светлана попала в аварию. Виновник, чтобы избежать наказания, как это часто бывает, женился на пострадавшей. Светлана после аварии стала больным человеком. Дядя Юра переехал в коммуналку. У пьющей соседки сын в тюрьме.

В отличие от дяди Юры, который так и не смог перерезать пуповину, связывающую его с матерью, сын Дмитрий вырос самостоятельным. Поселился с женой-землячкой в Риге, занимается бизнесом. Странные бывают совпадения. Когда-то Мария Матвеевна  отдыхала на Рижском взморье и писала в письмах: “У нас в Риге”, вряд ли подозревая, что через годы ее внук будет постоянно жить в этом теперь не “нашем” городе.

Таня тоже живет отдельно от родителей  с мужем и маленьким сыном.

В самый канун нового 2000 года я получил телеграмму о смерти дяди Юры, а затем пришло первое  письмо от Тани, которую не видел ни разу после 1976 года. Ее письмо словно вернуло меня в те годы, о которых я знал из писем Бабуси, а теперь узнал, какими их запомнила ее внучка. По-другому воспринял и родных Светланы, к которым у Марии Матвеевны всегда было предубеждение:

“...Куклу, которую вы мне когда-то прислали, я назвала Маринкой. Это была моя любимая кукла. Она до сих пор хранится у мамы, я ее показывала своему сыну. Чего я в детстве только с ней не делала. Волосы подстригала, уши прокалывала и вставляла сережки, ногти красила и на руках, и на ногах, уколы ставила, в глаза закапывала. В общем, многострадальная кукла, правда, позже я ей шила разные наряды...

Деда Лысого звали Анатолий, это я помню. Помню, что он был шахтером, помню, что на голове волос у него не было, зато грудь была волосатая. Он был моложе бабы Ани  лет на семь. Я  его побаивалась, потому что он был всегда пьян и ругался с бабушкой  Аней матом...

Мою прабабушку звали Марией, ее девичья фамилия Толмачева. Этой фамилией названа улица в честь родного брата моей прабабушки. Их было шесть детей, все девчонки, а брат один, самый младший, погиб во время войны...

Когда бабушка Маня заболела, мы объединили квартиры ее и нашу и переехали в дом напротив. Там у нее была своя комната. Когда баба Маня стала жить с нами, Дима был в подростковом возрасте.  Сам знаешь, какой это трудный период. Он стал огрызаться на бабушку, вел себя дерзко. Я помню, папа все время делал ему замечания, проводил целые лекции. Этого поведения он так и не простил Диме. В день, когда умерла бабушка, за мной в садик пришел папа. Выпивший. Он часто в таком виде приходил за мной, и мне было неудобно перед воспитателем и другими детьми. В этот день мама обещала, что мы с ней пойдем в баню (мы иногда ходили туда париться), и я спросила папу, поведет она меня в баню или нет. Он усмехнулся и сказал, что сегодня умерла баба Маня, но в баню мы с мамой, наверное, все равно пойдем. Хоть мне и было семь лет, я поняла всю его иронию и недовольство мамой. Когда пришли домой, в квартире были какие-то люди (пришли попрощаться, как мне объяснили). До похорон ничего не помню. В этом возрасте я до конца не осознавала, что такое смерть и поэтому не плакала. На самих похоронах мне запомнилось, как  бабушку в лоб поцеловал папа, а огромное впечатление произвели слезинки на Диминых щеках...

Ты верно заметил, что у моей мамы спокойный характер. Я просто поражаюсь ее терпению и спокойствию. Из детских воспоминаний запечатлелись родительские ссоры, когда выпивший отец был вечно недоволен мамой, ворчал, ругал, обзывал засранкой и крысой, а она молча сносила обиды и оскорбления. Не раз я вставала на ее защиту. У меня совсем другой характер. Я вспыльчивая, но потом быстро отхожу и даже жалею, что наговорила лишнего. Но зато отец в детстве проводил со мной больше времени. Он беседовал со мной, рассказывал много нового и интересного, много вспоминал, читал мне книжки. Лет в пять я знала, что вода имеет  формулу аш два о, знала четыре самых крупных острова в Японии. Я любила слушать его воспоминания о коте Никите, наверное, поэтому я сейчас люблю котов. Мы с отцом пели песни, разгадывали кроссворды. У нас с ним были особые отношения, свои ласковые прозвища. За то, что он был не только любителем выпить, но и интеллектуальным, сентиментальным, любящим меня человеком, я  его уважаю и люблю...

Родители развелись после аварии, заявление на развод подал папа, это я узнала после его смерти, а  до этого считала, что мама была инициатором. Развод я восприняла спокойно, я об этом сама просила маму, потому что к тому времени очень устала от их скандалов и пьянки отца. Но ударом для меня  было то, что мама не собиралась жить только со мной (Дима в это время  был в армии), а решила сойтись с дядей Володей. Я очень ревновала маму к нему, но мне пришлось смириться. Дядя Володя хороший человек, и они до сих пор живут вместе. Сейчас я даже рада этому, мне спокойней, что она живет не одна.  Папа частенько заходил к ним в гости и, как ни странно, у них были дружеские отношения...

После развода родителей мы с отцом встречались по выходным. Я приходила к нему, у меня была своя “кормушка” в его столе, где меня  ждало что-нибудь вкусненькое. Он очень любил, когда я оставалась ночевать, мы подолгу разговаривали, слушали радиоприемник. Но с раннего детства я не переносила его пьяным. Даже став взрослой и выйдя замуж, я терпеть его не могла в таком виде. Я с детства знала, что у меня не будет мужа-пьяницы. Мама говорила мне: “Вот попадется тебе такой, что будешь делать?”. Я твердо отвечала, что лучше вообще без мужа, чем с пьяницей жить. Мне очень повезло с мужем. Он не курит, а выпиваем по праздникам  вместе. Со свекровью тоже отношения хорошие. Она живет в соседнем доме и в нашу жизнь не вмешивается, впрочем, я с моим характером этого и не позволила бы. Я очень много взяла от папы. Раньше я этого не осознавала, но сейчас, когда у меня растет сын, в общении с ним, сама того не замечая, стараюсь дать то, что сама   получала в детстве. Я благодарна отцу, что он уделял мне много времени, у нас был свой мир, только для нас двоих. У мамы было мало времени, чтобы заниматься со мной, но я их люблю каждого по-своему...

Последний раз  я папу видела 22 декабря 1999 г. Мы с  мужем ходили покупать ему зимние  сапоги. После смерти отца, прокручивая эту последнюю нашу встречу, вспомнила, как трудно ему было поспевать за нами, он шел сзади с одышкой, а в магазине, с трудом нагибаясь, мерил сапог, тяжело дышал и был весь в поту. Пожал мне руку и сказал: “На том свете сочтемся”. Он часто говорил эту фразу. Мертвым его нашла соседка. Рано утром 28 декабря он пошел мыться. Принял ванну (видимо, горячая вода спровоцировала приступ), постирал майку и трусы. После ванны поговорил с соседкой, она напоила его стаканом молока. Заметив, что ему плохо, предложила таблетку, он отказался. Вышла из его комнаты, так как папа собирался одеться. Зашла минут через 15-20, он был уже мертв, лежал на полу согнувшись. С чьей-то помощью положила его на  спину. Сообщила моей маме, а та позвонила мне. Все случилось быстро и неожиданно. Я в тот же вечер позвонила в Ригу Диме. Не думала, что он приедет, но брат сразу сказал, что прилетит. Мы его ждали, поэтому похороны состоялись накануне Нового года, хотя все готово было уже тридцатого.

После смерти папе сделали вскрытие, в заключении было написано, что смерть наступила в результате острой коронарной недостаточности. Таблетки он никогда не принимал. Похоронили мы его 31 декабря, у нас как раз морозы были под сорок  градусов. Похоронили  там, где он и просил, рядом с сестрой и матерью”.

На никелированной кровати (у нас была такая же) спал дядя Юра, на второй, попроще, его мать. Над кроватью Юрия ковер с изображением картины Шишкина “Утро в сосновом лесу”. Точно такой, с мишками, был и у нас. Тогда в моде были передвижники во всех видах, даже на конфетах. Над кроватью Марии Матвеевны наряду с узорным ковром висела в багетовой рамке репродукция картины “Рожь” того же художника. Картины Шишкина глядели друг на друга. У двери в комнату шифоньер, этажерка. В углу у балконной двери комод, на нем трельяж, статуэтка балерины, фаянсовый мальчик с овчаркой и неизменные семь слоников. Они были в моде и во многих квартирах стояли на комодах. На счастье. У нас комода не было, не было и слоников...

Две глиняные крашеные головы поваров — работа Тамары, сестры дяди Юры, умершей девятнадцатилетней в далеком от меня и тогда 1947 году. Конусообразный пульверизатор из синего стекла казался мне признаком мужчины, как и большой кадык дяди Юры.

В другом  углу у окна письменный стол. На нем радиола “Рекорд” и настольная лампа. В раннем детстве я увидел на этом столе мастерски сделанные в цвете рисунки советских орденов. Рисовал дядя отлично. То, что на столе и в столе очень интересно для ребенка. Громоздкие эбонитовые наушники. Однажды я остался в комнате один и решил их включить в электросеть. От страшного грохота в наушниках заложило уши, и я поспешил выдернуть вилку из розетки.

В кухне был также небольшой столик с множеством забавных вещей внутри него: шарики от подшипников разного размера, цельные металлические молоточки, маленькие и большие, их дядя Юра сам выточил... Руки у него были золотые.

В кухне балкон выходил во двор и был уютней, чем в комнате. Маленький, квадратный, с широкими перилами. Он примыкал к выступающей стенке подъезда, поэтому находился как бы в углу двух перпендикулярных стен.

На балконе стоял большой стол с  тисками на нем  и двумя полками внизу. На полках много интересных железок. А в подростковом возрасте я обнаружил там серебристый кувшин, подписанный на донышке латинскими буквами, возможно, на польском языке. Была в нем какая-то тайна. Дядя Юра отдал его мне.

Уже когда мы жили в новой квартире, у дяди Юры появился мотороллер. Мне нравилось, когда дядя катал меня по безлюдной дороге в районе новостройки недалеко от нашего дома. Скорость движения завораживает.

Одинокая соседка Зоя Андреевна редко появлялась на кухне, по сути, та была в полном распоряжении моих родственников. Железная печка с постеленной на ней клеенкой использовалась как стол. Чайный гриб в трехлитровой банке. Марии Матвеевне понравилось, как я однажды сказал, попробовав его: “Дивствительный”. Потом она часто это вспоминала.

Печка никогда не топилась, но в нее курили. Большой деревянный «холодильник» (холодильники тогда были большой редкостью, но во многих домах при строительстве делали столы-шкафчики, в которых было отверстие на улицу. В домах поскромнее за окном был выставлен самодельный шкафчик для хранения скоропортящихся продуктов. Такой был у нас на кухне в коммуналке). На “холодильнике” стояли две электроплитки с обнаженными спиралями. От раскаленной спирали Бабуся часто прикуривала папиросы. Необычная кастрюля со швом, сделанная заключенными, ведь Мария Матвеевна работала машинисткой в управлении лагерями.

Время идет незаметно, и вдруг наступает момент, когда осознаешь, что какие-то реалии быта безвозвратно ушли из жизни.