Осень в этом году выдалась тёплая, и весь знаменательный вечер 14 ноября, вечер, когда год назад «вся кровь во мне остановилась», я бродил по нашим двум паркам и скверу вокруг школы, вспоминая те места и те слова, которые никогда не забывал, да и сейчас многое помню. Ровно через неделю целинный эшелон со студентами Университета должен был прибыть на наш вокзал, и я узнал об этом от её мамы, к которой заходил иногда, чтобы поделиться новостями из полученных редких писем. В этот вечер я не пошёл в свою ВШРМ, и снова была вокзальная толпа, и суета, и неспешно надвинувшийся состав вагонов. Где же, ты, где? Из вагонов посыпались прибывшие целинники, смех, радость, крики встречающих, отыскивающих своих детей. Сколько имён висит в воздухе, но я не кричал, не мог я выкрикивать её имя, я просто метался из конца в конец этого состава, а перрон постепенно редел, и уже не оставалось надежды, но вот вдруг увидел её, и мама стоит рядом, а она присела на краешек скамейки, и обувает осенние туфли. Мама, мама, как ты всё чувствуешь и знаешь! Белая та же косыночка сбилась на плечи, а где же золотые косы твои? Исчезли, и теперь вместо них вся в кольцах-завитках милая её головка. Подбежал... «Привет». Подняла голову, а глаза, показалось, уже какие-то не те, хотя те же светленькие реснички, и улыбается, и протянула обе руки, но и руки уже не те-крепенькие твёрдые ладошки, и нет уже тех знакомых тоненьких пальчиков, которые перебирал совсем недавно, один за другим, один за другим. Мама тихо радуется, но в сторону не глядит, на нас смотрит. Где же взять сил, чтобы остановиться, а ведь надо остановиться, и не прижать к себе эту головку в золотистых незнакомых кудряшках?
Троллейбусная остановка единственного городского кольцевого маршрута забита народом так, что едва ли попадёшь в троллейбус к утру. Идём в реденькой толпе широкой бульварной аллеей, совсем прозрачной, не затенённой летней густой листвой. Теперь листва появится только по весне, и когда ещё это случится, и что за это время произойдёт? Вороньё на голых, безлистых верхушках дубов, раскричалось, потревоженное непривычным шествием. Я несу маленький её чемоданчик, а она уже рассказывает о целинных своих днях и ночах, без праздников и выходных, рассказывает без горечи, посмеивается, а мне так хочется, чтобы никогда не кончалась бы эта дорога, идти, идти, и всё время рядом с ней.
Понеслись рутинные будни, и только иногда, в редкие воскресенья, я приходил в её дом, и сразу видел радость в маминых глазах, и почему только она так радовалась мне? А мы стали уже другими, быстро слетела школьная оболочка восторженности и неизбежной бездумности о завтрашнем дне, но всё так же глаза встречались и ласкали друг друга, и я с трудом подавлял жгучее желание прикоснуться губами к ласковым её глазам в обрамлении светленьких, шёлковых ресничек, милее которых я не встречал и не знал.
Она рассказывала о незнакомой мне студенческой жизни, так непохожей на нашу прошлую школьную, а я и рассказать-то толком ничего не мог, и скупо отвечал на её вопросы. «Да, пока работаю, всё нормально, опять же, пока», и было стыдно признаться, что я всё ещё вчерашний школьник, тупой десятиклассник, затесавшийся в ВШРМ. Но, как говорится, «шила в мешке не утаишь», и она скоро узнала о моих вечерних походах в школу, но не удивилась, хотя и сказала: «И зачем это тебе? Ты ведь на две головы выше их всех». Милая моя девочка, не думала ты, что школа эта, как и факел в моей душе, зажжённый тобой в нашей школе, были моей последней надеждой, надеждой зацепиться за ускользающую в безвестность судьбу, за возможность быть с тобой в этой судьбе, а не исчезнуть в водовороте дней-ведь я уже прошёл предварительную медицинскую комиссию в преддверии осеннего, обязательного для всех восемнадцатилетних граждан мужского пола, призыва в ряды нашей славной армии, и передо мной реально стояла перспектива протопать долгой трёхлетней дорогой солдатской службы, дорогой двух моих старших братьев. Я заранее знал, что наша полудетская дружба не вынесет такого испытания, и с жёсткой настойчивостью ворошил свои учебники, вчитываясь в задачи повышенной трудности, отмеченные «звёздочкой». Надежда-надежда, ты умираешь последней.
Свободное копирование
