Глава X
В понедельник утром, около семи часов, в шестой день июля 1495 года, король сел на лошадь и несколько раз велел позвать меня. Я подошел к нему; он был при полном вооружении, на самой красивой лошади, какую мне только приходилось видеть в своей жизни; звали ее Савойя. Некоторые говорили, что это была лошадь де Брес-са, подаренная ему герцогом Карлом Савойским; она была вороной, всего с одним глазом и не очень крупная, под стать росту седока. И казалось, что это совсем другой человек, а не тот юноша, каким создала его природа, если судить по его внешнему виду и нраву; ведь он и по сей день говорит очень робко (ибо воспитан был в большом страхе) и роста невысокого, но эта лошадь придала ему величие; и лицо у него стало внушительным, и цвет его приятным, а речь – уверенной и мудрой. И я подумал, вспомнив о брате Джи-роламо, что тот сказал правду, что руководить королем будет сам господь и что в пути его ждут трудности, из которых он выйдет, сохранив свою честь.
Король сказал мне, что если противник согласится вступить в переговоры, то чтобы я начал их; и он назначил для переговоров присутствовавшего при этом кардинала и маршала де Жье, который вряд ли мог заниматься ими, поскольку командовал в то утро авангардом, который доверили ему ввиду разногласий между графом Нарбоннским и де Гизом: они уже несколько раз были командующими и каждый из них утверждал, что настал его черед вести авангард. Я ответил королю: «Сир, я охотно займусь этим, но только мне никогда не приходилось видеть, чтобы две столь большие армии, сошедшиеся так близко, разошлись без боя».
Вся наша армия вышла на берег, построилась в боевом порядке, один строй возле другого, как в предыдущий день; мне эта военная мощь казалась очень незначительной в сравнении с тем, что я видел у герцога Карла Бургундского или у отца молодого короля. Я и кардинал отошли по берегу в сторону и продиктовали письмо двум вышеназванным проведиторам (писал его доверенный секретарь короля Роберте); кардинал сказал, что заботиться о мире – обязанность, подобающая его должности и сану, так же как и моей должности посла, недавно прибывшего из Венеции, тем более что я уже принимал на себя функции посредника; мы написали им, что король не имеет намерения причинять кому-либо ущерб и что он хочет лишь пройти своей дорогой, и потому если они пожелают вступить в переговоры и прийти на встречу, как было условлено за день до этого, то мы будем рады и употребим все силы на благо мира.
Со всех сторон начались уже стычки; поскольку мы продвигались шагом той дорогой, что проходит мимо них по другому берегу реки [1], как я говорил (от нас до них было, пожалуй, четверть лье, и все их войско выстроилось в боевом порядке, ибо, по своему обычаю, они устраивают столь большой и просторный лагерь, что очень быстро наводят порядок и принимают боевое положение), они послали часть стратиотов, конных арбалетчиков и кавалеристов, чтобы те, двигаясь незаметно, заняли деревню, из которой мы вышли, переправились там через речку и ударили по нашему большому обозу, состоявшему, полагаю, из более чем шести тысяч вьючных животных – мулов, лошадей и волов. Противник за несколько дней до того столь хорошо расставил свои силы, что лучше и не придумаешь, причем таким образом, чтобы атаковать короля со всех сторон и в случае нашего разгрома не дать ускользнуть ни одному человеку. И те, о ком я сказал, напали на наш обоз.
А но левому берегу наступали маркиз Мантуанский со своим дядей, сеньором Родольфо, граф Бернардино да Монтоне и весь цвет их армии, числом до 600 кавалеристов, как они мне впоследствии рассказывали. Все в доспехах, с плюмажами, длинными копьями и в сопровождении многочисленных конных арбалетчиков, стратиотов и пехотинцев, они с правого берега перешли на левый, чтобы ударить нам в хвост. На маршала де Жье с нашим авангардом двинулся граф Каяццо примерно с 400 кавалеристами, с таким же сопровождением и с большим числом пехотинцев. За ним шел другой отряд, почти в 200 кавалеристов, который вел сын мессира Джованни Бен-тивольо, сеньора Болоньи, молодой и неопытный человек (им, как и нам, не хватало опытных военачальников); он должен был ударить по авангарду после графа Каяццо. Такой же второй отряд шел и за маркизом Мантуанским, и с той же целью, а вел его мессир Антонио Урбино, незаконный сын герцога Урбинского. Еще два больших отряда осталось у них в лагере. Все это я знаю от них самих, ибо со следующего дня начал переговоры с ними и многое видел собственными глазами. Венецианцы не хотели рисковать всеми своими силами и оставлять лагерь незащищенным, но им стоило ввести в бой все свое войско, если уж они начали сражение.
Я ненадолго отвлекусь, чтобы рассказать, что случилось с письмом, отправленным мною и кардиналом с одним трубачом. Оно было получено проведиторами; но когда они его прочитали, наша артиллерия, до сего времени молчавшая, начала вести огонь, на который сразу же ответила их артиллерия, которая была хуже нашей. Проведи-торы немедленно послали нашего трубача обратно, а вместе с ним маркиз отправил и одного своего с сообщением, что они рады будут вступить в переговоры, но при условии, что наша артиллерия замолчит, как и их собственная.
Я был тогда при короле, разъезжавшем взад и вперед, и велел этим двум трубачам поехать остановить артиллерийскую стрельбу, и те передали фельдцейхмейстеру, чтобы он больше не стрелял. На короткое время огонь с обеих сторон прекратился. Но неожиданно они вновь сделали выстрел, и наша артиллерия ответила еще более мощным огнем, поскольку подвезли еще три орудия. Когда эти два трубача опять приехали в их лагерь, то, поскольку они решили сражаться, нашего трубача арестовали и отвели в палатку маркиза. Граф Каяццо сказал, как я знаю от присутствовавших при этом, что не время вести переговоры, раз мы наполовину разбиты; и один из проведиторов, который мне и рассказывал об этом, согласился с ним, а другой – нет; маркиз также поддержал его, но его дядя, который был добрым и мудрым человеком, любившим нас и против своей воли поднявшим против нас оружие, всеми силами воспротивился. Однако в конце концов они все согласились с тем, что нужно начать сражение.