С Борисом Сергеевичем Бруновым я проработала почти год, и, если бы не обстоятельства, мы бы еще долго работали вместе. Но прежде чем поведать о том, что случилось, начну издалека с тем, чтобы постепенно приблизиться к продолжению моего рассказа. В те времена появился оркестр, в котором играли лучшие музыканты Москвы, такие, как Георгий Гаранян, Владимир Чижик, пианист Борис Фрумкин, тромбонист Константин Бахолдин, тенорист Алексей Зубов и другие. Руководителем этого оркестра был великолепный музыкант и аранжировщик Вадим Людвиковский. Оркестр под управлением В. Людвиковского играл так здорово, что наряду со множеством поклонников вокруг него образовалось не меньшее количество врагов. Оркестр работал непосредственно от Комитета по радиовещанию, и при этом же Комитете на радио и телевидении был еще один известный оркестр под управлением Юрия Силантьева.
A, как правило, два борца на одном ринге - это борьба. И вот тогда началась серьезная борьба между оркестрами В. Людвиковского и Ю. Силантьева. Борьба эта продолжалась несколько лет и увенчалась успехом в пользу Ю. Силантьева. B. Людвиковский был человеком спокойным, уравновешенным, и музыканты ценили эти качества. Но у него имелся один маленький, как говорят дирижеры, штришок - любил выпить, ну и, как многие советские трудящиеся, однажды «накушавшись» сильно, он решил помочиться, да не где-нибудь, а прямо у гостиницы «Пекин». На следующий день все об этом знали, и оркестр был расформирован, а Ю. Силантьев пожинал плоды.
Позднее выяснилось, что, услышав оркестр В. Людвиковского в его еще бытность, Э. Рознер решил расформировать свой оркестр и создать новый, еще лучше, собрав великолепных джазовых музыкантов, среди которых были саксофонист Геннадий Гольдштейн, трубач Константин Носов, Виталий Долгов, Александр Пищиков, Виктор Снегов, Владимир Богданов и многие другие. Оркестр этот, как и оркестр Людвиковского, долго не просуществовал, но уже по другой причине. Э. Рознер по своему характеру напоминал взрослого ребенка и относился к игре оркестра очень ревностно, ведь в оркестре сидели молодые парни и играли здорово. Рознер быстро понял, что годы дают себя знать, он теряет себя прежде всего как музыкант, и вскоре ему пришлось расстаться с оркестром.
Помню, как приходила на репетиции этого оркестра и дядя Эдди говорил мне: «А, золотко! Какой у меня оркестр - холера, ясно?» И я поднимала вверх большой палец, давая понять, что здорово. Однажды я увидела там музыканта, который сидел в тромбоновой группе. Он был красив, с серыми глазами и ртом, да, ртом. Губы были сложены в бантик, красивые белые зубы, а улыбка - сплошное очарование. Я спросила кого-то: «Кто этот мальчик?» И услышала довольно внушительный ответ: «Многие женщины о нем наводят справки, но он ни на кого не обращает внимания». Я, конечно, в это не поверила и стала наведываться чаще с тем, чтобы обратить на себя внимание этого парня, но он продолжал смотреть мимо меня всякий раз, когда я пыталась вызвать его на беседу. В итоге, убедившись, что я его совсем не интересую, перестала туда приезжать. Тем более что у меня тогда отбоя от парней не было.
Расформировав свой джаз-оркестр, Рознер набрал новую команду, но уже по своим возможностям, хотя несколько музыкантов из бывшего оркестра остались в этом. Встретившись со мной в одной из концертных организаций, Рознер предложил мне поехать с его оркестром в поездку, в которой были такие города, как Ялта, Симферополь, Краснодар и наконец Одесса, где меня уже хорошо знали, любили, а главное то, что люди шли на концерт, что было очень необходимо тогда оркестру, который вместе со своим корифеем постепенно терял обороты. Я уже говорила, что у меня была очень маленькая концертная ставка - 6 рублей, и вот когда Рознер предложил мне с ним поехать, я ответила: «Завтра и поеду». А теперь вернусь снова к Борису Брунову, который в очередной раз должен был ехать на декаду искусств в Грузию, взяв, конечно, и меня. И тут ему сообщают о том, что я якобы дала согласие ехать в Одессу с Рознером. Я пыталась рассказать Брунову, как это все получилось, что я не собиралась ехать в поездку с Рознером. Узнав о том, что я не собираюсь ехать в поездку с Рознером, его директор и он сам стали плести паутину вокруг меня. А в это время в Одессе директором филармонии был легендарный Дмитрий Козак, который прослышав о том, что я отказываюсь ехать в Одессу, послал телеграмму на имя Рознера, в которой было сказано: «Оркестр Эдди Рознера принять не можем без Нины Бродской». Можете себе представить, что тут началось? Рознер был вне себя от происходящего, а главное - от унижения. И через Министерство культуры РСФСР он добивается того, что меня заставляют ехать вплоть до увольнения с работы за срыв концертов.
Борис Сергеевич Брунов не мог мне этого простить, считая меня, наверное, предательницей, и на протяжении многих лет относился ко мне с холодком, пока судьба не свела нас случайно уже в Нью-Йорке. Но это уже отдельный разговор, который будет в следующей книге. А пока расскажу, что было дальше.
Итак, я оказалась в городе Одессе. Рознер принял меня недружелюбно, и, как говорят, месть за месть, дядя Эдди поставил меня в конце первого отделения. Обычно, как это бывало в наши еще старые времена, Рознер садился за рояль и аккомпанировал мне одну еврейскую песню, затем вторую и так далее. Это всегда имело бешеный успех, но тут после спетых мною нескольких советских песен Рознер отказался от аккомпанемента. Концерт продолжался и, увидев, что я хорошо прошла и без еврейских песен, в следующем концерте он определил мое место первой, т. е. я должна была выходить в самом начале концерта. Таким образом, мое место постоянно менялось, и вот на одном из концертов, спев советские песни, я решила пойти на компромисс, и в тот момент, когда публика не отпускала меня со сцены, распахнув широко руки, я мимикой и жестами показала в сторону кулисы, где находился Эдди Игнатьевич. Надо сказать, что одесситы - особая публика, понимающая, умная. Конечно, они сразу догадались, что Рознер не хочет выходить на сцену, и в зале начался шум, а на сцене наступила пауза. Тогда Рознеру пришлось выйти и сыграть мне «Тум-балалайку». Зал не унимался, я то уходила, то снова выходила на сцену. Публика шумела и кричала: «Давай Бродскую!» Рознер не хотел больше играть мне. И вот тут началось что-то такое, от чего кровь у меня в жилах стала стынуть. Зал стучал ногами, орал, и кончилось все тем, что после первого отделения пришлось закончить концерт и всем артистам, а также зрителям разойтись. Я ревела белугой.
«За что?» - не раз я задавала себе один и тот же вопрос. Но, видимо, все на свете неспроста, и просто так ничего в жизни не бывает.
А между тем в самом оркестре текла своя жизнь. Там же в оркестре я увидела парня, который мне раньше нравился, но теперь мне было не до него. Он и еще один музыкант, дирижер оркестра, которые жили в одном люксовском номере, стали за мной ухаживать, и, как это не покажется смешным, оба в один день объяснились мне в любви, но я не отдала предпочтение ни одному из них.
Свободное копирование
