автори

1427
 

записи

194062
Регистрация Забравена парола?
Memuarist » Members » Evgeny_Kaplun » Новый свет

Новый свет

01.05.1942
Нью-Йорк, Нью-Йорк, США

8. НОВЫЙ СВЕТ.


Я абсолютно ничего не помню о нашем пребывании в Бразилии. Даже когда я рассматриваю открытки с видами городка Наталь, сохранившиеся у нас до сих пор, ничто не шевелится в закоулках моей памяти.
А вот отец так в своих воспоминаниях описал этот эпизод:
«Приводнились мы на берегу небольшого, очень красивого городка – Наталь, и сразу почувствовали, что находимся в другом мире. Природа и люди чем-то напоминали нашу Грузию. Весёлый городок, загорелые, экспансивные и красивые люди».
Потом мы прилетели в Тринидад, утопающий в цветах. Мы поселились в небольшой, шикарной гостинице. Я вышел на балкон с видом на море. Внезапно откуда-то сверху раздался громкий скрипучий голос: «Хелоу, Бэби!». Это приветствие по-английски мне было уже знакомо. Я поднял голову. Высоко на стене висела клетка с большим бело-розовым попугаем. Это он ко мне обратился с приветствием. Я сразу живо поддержал диалог, хотя мой запас английских слов был тогда очень невелик. Целый час я приставал к несчастному попугаю, подражал ему, передразнивал, задавал вопросы. Когда я ему окончательно надоел, птица стала хлопать крыльями и кричать: «Гуд бай, Бэби!»
Борис Иванович со смехом увёл меня с балкона, сказав, что я замучил не только взрослых, но даже попугая. Потом мы перелетели в Пуэрто-Рико. Это уже Америка, но я тоже ничего про Пуэрто-Рико не помню.
Из Пуэрто-Рико мы, наконец, прилетели в Нью-Йорк. Город не изумил, а скорее, озадачил. Я даже не мог понять, хорошо ли всё ЭТО, или плохо. Встреча с Нью-Йорком была не эмоциональная, а скорее рассудочная.
Я был переполнен впечатлениями от путешествия, они ещё не переварились и не утрамбовались в моем мозгу, так что новая информация в меня просто не лезла. Я равнодушно отмечал некоторые особенности этой страны.
В Китае было тепло, и мы вылетели легко одетые. Потом на нашем пути лежали теплые страны: Индия, Африка, Бразилия. В Нью-Йорке оказалось прохладно и ветрено, и мы сразу из аэропорта поехали в магазин, чтобы купить тёплую одежду. Поехали мы на такси, большой легковой машине, окрашенной в желтый цвет. В передней части крыши был установлен металлический венчик с цветными лампочками. Я с любопытством смотрю в окно. Так что первое моё знакомство с Америкой (вне предела аэропорта) представляло собой знакомство с американской шоссейной дорогой.
Впрочем, когда мы ещё находились около здания аэропорта, я заметил странное зрелище: издали это чудо казалось извилистой, лежащей на земле и уходящей за горизонт лентой, состоящей из машин, располагавшихся в несколько рядов. Машины находились впритык друг к другу и, по первому впечатлению, были неподвижны. Присмотревшись, я понял, что они всё же немного двигаются. Машины были самых разных цветов и конструкций: автобусы, пикапы, легковушки. Столько машин в одном месте я ещё никогда не видел.
В Москве на Большой Ордынке тоже ездили машины и автобусы, но редко. Зелёного света светофора никто не дожидался, машины появлялись не часто, и пешеходы переходили улицу, когда хотели и как хотели. В Нью-Йорке же перейти улицу можно было только на зелёный свет светофора, потому что, несмотря на очень маленькую скорость движения, между машинами было невозможно протиснуться.
Сегодня, когда в Москве (идёт 2002 год) на дорогах творится почти то же самое, все говорят, что это «пробки».
Вот по такой дороге мы ехали в большой американский город, а я смотрел на это движение как бы изнутри. В соседних машинах шла активная жизнь: сидели люди, молодые и старые, находились даже собаки, которые тоже смотрели в окна. Люди читали, ели бутерброды, пили из бутылок и термосов. Напротив меня, прильнув к окну соседней машины и расплющив нос о стекло, смотрел мальчик одного со мной возраста. Он долго меня разглядывал, а потом стал корчить рожи, очевидно, со скуки… Итак, мы ехали очень медленно.
Несколько позже я узнал, что мы попали во время «пик», то есть, время наибольшего количества машин на дорогах. Кроме того, дорога от аэропорта была старая и относительно узкая, и скорость в другое время и на других дорогах может быть даже очень высокой, хотя в самом Нью-Йорке машины двигаются с черепашьей скоростью.
Дорога была очень аккуратной: вся разлинованная, асфальт ровный, обочины отделаны каменным бордюром, окрашенным в белый цвет. У нас на шоссе асфальт плохой, и обочина плавно переходит в щебёнку, а затем в землю. А здесь за бордюром зеленеет бархатный газон. На обочинах течёт сложная жизнь: медленно убегают назад заправочные станции, отели, рекламные щиты, автомастерские, закусочные. А по ночам (по моим более поздним наблюдениям) дорога сверкает, как рождественская ёлка: горят разноцветные огни светофоров, пылает освещение дороги, мигают огни реклам, льётся свет через зеркальные окна ресторанов и мотелей.
Пока наша машина медленно ползла по Америке, я думал о том, зачем нужна эта прекрасная дорога и эта удобная машина, если мы так долго добираемся до места назначения.
В Чунцыне, Калькутте, или Каире на улицах тоже иногда попадались машины. Однако, там это была редкость, и скорость также была невелика. На узких улочках этих городов всегда была толпа. В Китае проезду мешали рикши, в Индии - коровы и обезьяны, ходившие по улицам. Так что машина не столько обеспечивала скорость, сколько утверждала степень престижности и доставляла удобство при наличии груза.
В Америке, по-видимому, машины тоже не всегда обеспечивали скорость передвижения, машина, скорее всего, символизировала образ жизни: это место свиданий, любви, это возможность выехать за город на пикник или в отпуск на побережье. Это способ относительно безопасного передвижения по городу.
Америка - это много машин, "хороших и разных!"
Наконец, вдали показался силуэт Нью-Йорка. Первое впечатление - невероятно большое количество людей. Откуда у меня это ощущение? Ведь в Чунцине тоже было огромное скопление людей: рикши, паланкины, торговцы. В Калькутте на улицах - просто муравейник.
Но, то ли эти города располагались на значительно большей площади и на природном растительном ландшафте, то ли в протяжённых трущобах предместий, люди на улицах казались не так заметными. В Нью-Йорке толпы воспринимались на фоне каменной массы небоскрёбов.
Механическая одинаковость просто давит. Несчётное количество окон, за которыми живут люди. Огромное количество людей. Они едят, спят, готовят пищу. Сколько жизней проистекает в этих огромных каменных громадах, рождаются дети, умирают старики. И всё это в узком ограниченном пространстве, на большой высоте. Не в хижине на краю рисового поля или пальмовой плантации, не в избе на околице деревеньки, а в созданном человеком искусственном каменном мире.
Спустя несколько десятилетий, во времена горбачевской перестройки, я увидел в журнале «Огонек», который тогда возглавлял Коротич, цветную репродукцию картины М.В. Добужинского: Городские сны. Поцелуй. 1916 год.
На картине показаны давящие очертания небоскребов. Лучи света с трудом пробиваются сквозь каменные джунгли, геометрические громады небоскребов. Луч света выхватывает из каменного полумрака две обнажённые фигурки – юноши и девушки, которые слились в поцелуе. Драматическая фантазия, тревога за человечество. Давление города. Именно так я прочел эту картину и вспомнил Нью-Йорк.
Очень скоро я привык к толпам, машинам и небоскрёбам. В многоликой толпе можно чувствовать себя, как в пустой комнате, обращать внимание на людей, не более чем на стволы деревьев в лесу, и даже быть очень одиноким. Потом человек начинает привыкать к такому образу жизни огромного города, осознавать преимущества: удобство, сервис, порядок.
Мы поселились на набережной реки Гудзон в районе Манхеттена. Через Гудзон - вид на утопающий в зелени штат Нью-Джерси, справа по реке - мост Джорджа Вашингтона. Место престижное. Очевидно, эту квартиру снимало торгпредство СССР. Впрочем, через полгода мы переселились в другое, не менее престижное место, рядом с Ценрал Парком, Фор Вест 93.
У меня не сохранились фотографий с видом на мост имени Джорджа Вашингтона и штат Нью-Джерси. Но я отыскал открытку, привезённую нами из Америки с видом на Бруклинский мост, причём, сфотографированный с обратной точки: из Нью-Джерси на Манхеттен.
На набережной наша квартира была расположена не то на третьем, не то на четвёртом этаже десяти (или двенадцатиэтажного, точно не помню) дома. Состояла она из трёх комнат: гостиной, двух спален, а также из ванной, кухни и туалета. В ванной тоже имелся унитаз, окно выходит во внутренний двор. Просторная ванна, стены облицованы жёлтым кафелем. Большое зеркало над умывальником, под зеркалом - стеклянная полочка для мыльницы и других туалетных принадлежностей, ещё какие-то поблескивающие металлические штучки, назначения которых я не знал. Я очень полюбил пускать кораблики в белой раковине или прямо в ванной, заткнув слив пробкой и наполнив ёмкость водой. Мне купили набор пластмассовых корабликов: линкоров, крейсеров, эсминцев. Я устраивал морские бои в условиях бури. Волны я сам создавал в ванной или умывальнике.
Самая большая комната-гостиная была почти квадратная с окнами, выходящими на Гудзон. Два больших окна закрывали горизонтальные жалюзи из деревянных реек. Теперь подобных вещей и в России сколько угодно. (Учитывая, что с тех пор прошло почти шестьдесят лет, теперь жалюзи выглядят гораздо совершеннее: не толстые деревянные, а тонкие, пластиковые, разноцветные.) Рейками можно было управлять с помощью двух веревочек: если повернуть рейки боком то в комнате воцарялась загадочная полутьма, а можно было, повернув рейки перпендикулярно плоскости окна, собрать рейки в верхней части окна. И тогда из полностью освобожденного окна открывался прекрасный вид на широкое пространство реки Гудзон и противоположный берег.
Задней стенкой вплотную к окнам стоял большой диван, обитый зелёной грубой тканью в крупный рубчик. По сторонам от дивана стояли два кресла с такой же обивкой. Перед каждым креслом находились скамеечки для ног, обитые той же материей.
Перед диваном стоял журнальный столик. Рядом – торшер с большим цилиндрическим абажуром из желтого пергамента.
На диване можно было прыгать, а утомившись, смотреть в окно на баржи, плывущие по Гудзону. Диван мог стать самолётом или катером, который доставлял меня с летающей лодки на берег. Под журнальным столиком, используя подушки от дивана и скамеечки от кресел, можно было организовать пещеру Алладина. На скользком паркетном полу можно было скользить в носках, как на катке, или на подушке от дивана, только предварительно нужно было скатать в трубку часть ковра. А ещё в ковер можно было заворачиваться самому, таким образом, маскируясь от немцев, и устраивать на фашистов засаду.
Я мог часами стоять на диване и смотреть на широкую реку с тёмной водой. Восходы над Гудзоном были иногда очень яркими, какими-то театральными. Очевидно, сказывалась близость Атлантики. Красные облака с бордовыми краями сияли в лучах восходящего солнца. На их фоне проплывали клубы чёрных туч с фиолетовыми просветами. Так было в ветреную погоду. В хорошую погоду из окон в комнату лился лазоревый, солнечный свет.
Внизу между набережной и линией домов пролегала широкая мостовая, вдоль мостовой, со стороны реки - подстриженные кусты и редкие деревья. У самой решетки набережной - пешеходная дорожка, по которой прогуливались редкие прохожие с собаками и детьми.
Еще в нашей квартире была спальная папы и мамы, она тоже выходила окнами на Гудзон. Там стоял платяной шкаф и кровать, покрытая очень красивым покрывалом с большими мохнатыми цветами, перехваченными широкими разноцветными лентами. Лазать в шкаф и прыгать на кровати не разрешалось.
В самой маленькой комнате спал я, окно выходило во внутренний двор, поэтому в комнате было всегда сумрачно. Ночью я всё равно спал, а днем, если я и находился в этой комнате, то, в основном, под кроватью, а там и так было темно. Под кроватью у меня было тайное убежище от бомбежек и атак фашистов.
В кухне стояла белая электроплита; холодильник, агрегат, который я увидел впервые; стол со стульями и белый шкаф с посудой. Входящий с улицы попадал сразу в парадную комнату - никаких сеней, как в деревне, или прихожей, как в московских квартирах. Такая планировка квартир на Западе, я думаю, общепринята. Проводя много лет спустя отпуск в Литве, я отметил, что там тоже во многих квартирах нет прихожих.
Дворов и дворовой жизни детворы я не видел, по крайней мере, в кварталах, где я жил. Внутренние дворы, скорее всего, предназначены для хозяйственных нужд и запирались. Около домов играть было негде. Мама меня водила гулять вдоль набережной или в маленькие парки, расположенные в близлежащих кварталах - это небольшие подстриженные газончики, кустарники, лавочки и несколько клумб с цветами. Мама садилась на лавочку, сажала меня рядом, давала мне леденец на палочке и читала книжку про медвежонка Егорку, который после ряда приключений попал к матросам на корабль, про клоунов Финти-Минти или что-нибудь ещё. Когда её чтение мне надоедало, я брал ведёрко, савочек и копал землю где-нибудь под кустом.
Рядом на лавочках сидели бабушки и читали журналы или газеты. Девочки разрисовывали асфальт цветными мелками, которыми в изобилии торговали в киосках, где также продавались газеты, журналы, леденцы, жевательная резинка и много чего ещё. Девочки играли в классики, прыгали через веревку, совсем, как в Москве или Алма-Ате. Мальчики катались на трехколесных велосипедах, роликовых коньках, стреляли друг в друга из пистолетов и автоматов. Оружие извергало искры и звуки. Всё это было для меня в диковинку: и цветные мелки, и ролики, и такое красивое оружие. Мой пистолет, подаренный мне в Китае Чуйковым, не стрелял. Вообще-то он мог стрелять бумажными пистонами, но мне их почему-то не покупали, и пистолет только глухо щелкал курком. Очень скоро я научился понимать американских детишек и даже мог с прохожими договориться быстрее, чем мама, так как она ещё очень долго плохо понимала английский язык. Американские ребятишки, как я понял, во всю воевали с японцами, немцами и индейцами, но как-то добродушно и без злости. В московских дворах, как я узнал потом, играли не так.
Иногда мама уводила меня на несколько кварталов дальше от Гудзона, на детскую площадку.
 Это был большой, хорошо утрамбованный круг, частично покрытый брусчаткой и огороженный железной сеткой. Внутри загородки находились качели различных видов, горка (в виде железного жёлоба), с которой можно было съезжать прямо на штанах, турники, брусья. В центре площадки располагалась пирамида высотой метра в три, состоящая из металлических трубок, сваренных в полуметровые кубы. Внутри этой пирамиды ползали детишки, кувыркались, играли в салочки, воевали.
На снимке я на детской площадке охраняю маму от вероломного нападения немцев или японцев.
Вдоль изгороди, с внутренней стороны, проходила дорожка, по которой можно устраивать гонки на велосипедах. Детишек на площадке всегда толкалось видимо-невидимо, было с кем поиграть. Я привыкал к новой жизни, и даже подружился с мальчиком Джимми. Он был коренным американцем, но чехом по происхождению, правда, чешского языка не знал. Это мне всё рассказала мама, которая часто прогуливалась по площадке с мамой Джимми, изъяснялась с ней на ломанном английском.
 На фотографии Джимми находится справа от меня. Мы стоим по стойке "смирно" и отдаём честь: я - по-советски, он - по-американски...
По утрам, но не каждый день, к нам на лифте поднималась молочница, серенькая тётенька среднего роста и возраста. Она звонила в дверь, расстилала белую скатерть на полу перед дверью, ставила на скатерть ёмкость с молоком и банки со сметаной, творогом, маслом. Мама покупала молоко и масло. Откуда у этой молочницы было свежее молоко в нью-йоркском каменном асфальтовом царстве? Размышления о корове у меня сразу вызывали воспоминания о деревне, курах, сеновале. Здесь всего этого не было и не могло быть. Разве что на другой стороне Гудзона, в Нью-Джерси, вон там сколько зелени! Кроме того, я не мог понять, кто, кроме мамы, ещё покупал у молочницы её продукты. Масла различных сортов во всевозможных упаковках, молока в стеклянных бутылках и картонных пакетах в магазинах продавалось огромное количество.
Иногда к нам приходила другая женщина, которая приносила стопку скатертей. Скатерти были льняные с набивным рисунком. Мне они казались очень красивыми. На белых скатертях изображены фрукты, яркие цветы, орнаменты из переплетённых ветвей и листьев.
Некоторые скатерти у нас сохранились до сих пор, лён - материал долговечный (правда, рисунок поблек от многократной стирки), а мама была очень аккуратной. Любила и поддерживала чистоту в доме, бережно относилась к вещам.
В нашей просторной квартире мы с мамой жили почти всегда одни, так как отец часто был в отъезде: то в Вашингтоне, то в Сан-Франциско. Иногда приходили гости, знакомые мамы, жёны сотрудников отца или его сослуживцы с жёнами, иногда с детьми. Тогда мама отодвигала стол, всегда стоявший у стены, в центр гостиной, раздвигала его и расставляла угощение.
Однажды мама нарядила меня в новый костюм, надела галстук, чему я противился, как мог, и повела меня фотографироваться. Эта фотография в нашей семье сохранилась.
Я с удивлением смотрю на аккуратного мальчика, сидящего на тумбе рядом с молодой красивой женщиной. Неужели это я? Как быстро пролетело время! Более 60 лет пронеслись, как одно мгновение...
Мама любила приглашать в гости знакомых и угощать. Она готовила так, как привыкла дома в России (так всегда говорили гости), и очень вкусно: борщ, салаты, жаркое, пироги с грибами. Мама не готовила то, что ели средние американцы: все эти сосиски, гамбургеры, гарниры. Она считала всю эту пищу безвкусной. Да я и сам думал так же, особенно не вкусным был белый хлеб в Америке. Да и овощи, и фрукты, хотя имелись в большом количестве, но были совсем не вкусные, лишь очень красивые. Массовое производство продуктов питания, использование при выращивании продуктов «прогрессивных» технологий, применение контроля и стандартизации привело к единообразию и потере вкуса массовой пищи. То есть то, чего хотели, но не смогли достичь советские лидеры (построение огромной эффективной совхозной индустрии производства продуктов, с единой системой руководства из министерства в Москве, с единой системой контроля качества), достигли американцы и оказались в тупике.
Но Америка - многоукладная страна: мама покупала хлеб в небольшой лавочке, где хозяин-украинец сам выпекал в небольших количествах великолепный чёрный и белый хлеб не по технологии, а как учил его отец. Можно было купить и другие продукты в польских, венгерских, еврейских лавках и даже крупных магазинах, имеющих своих мелких поставщиков. Но средний американец в таких лавках не покупал продукты...
Итак, мама угощала гостей, они ели, пили, хвалили еду, обсуждали войну, исход которой тогда ещё казался не определённым, но все гости просто были уверены в нашей победе. Обсуждали свою американскую жизнь, волновались за родственников и друзей, оставшихся в СССР.
Как я уже сказал, в обычное время стол стоял у стены, напротив входной двери. Он был покрыт одной из купленных мамой у торговки-разносчицы скатертей. На столе всегда пребывала ваза с фруктами: бананами, яблоками, виноградом, апельсинами. Скорее всего, ваза стояла в качестве украшения.
Под столом размещался большой картонный ящик с моими игрушками.
Поскольку я много времени в квартире находился один, меня, чтобы было не скучно, завалили игрушками.
Больше всего мне нравились деревянные конструкторы. В красочных цилиндрических картонных коробках (как толстые трубки) находились деревянные палочки диаметром в полсантиметра и от пяти до двадцати пяти сантиметров длиной и круглые деревянные колёсики. Колёсики в середине и по ободу имели отверстия и были выкрашены в красный, зеленый, синий или желтый цвета. Вставляя в отверстия палочки, можно было построить много вещей: домик, мост, машину, подъемный кран, самолёт. Для строительства в качестве руководства можно было использовать конструкции, которые были нарисованы в прилагавшейся книжке, а можно было просто фантазировать.
Имелись металлические конструкторы с набором железок, которые скреплялись с помощью винтиков и гаечек. Были деревянные сборные домики первых поселенцев из бруса с красными крышами, с картонными ёлками, кустами, телегами, лошадьми. Покупали мне механические игрушки: заводные машинки, паровозики, самолёты. Все они были внутри с пружинкой (это я знал точно) и заводились ключиком. Электрических игрушек в то время в Америке или не было, или они были очень дорогие, и мне их не покупали. Хотя, в игрушечных магазинах я видел шикарную электрическую железную дорогу с паровозами, вагонами, стрелками, но, как я ни скандалил, мне её не купили.
Пистолеты и автоматы изрыгали огонь, но только тогда, когда вертели ручку или нажимали спусковой крючок. Тогда крутился абразивный камень, и из ствола летели искры, как из-под точильного камня нашего точильщика Спиридоновича, который ходил по дворам в Москве и орал во все горло: “Точить ножи-ножницы!”.
Но самым любимым занятием было склеивание из картона всяких интересных вещей. Мама купила большую стопку листов плотной бумаги. На листах изображались цветные подробные детали танков, самолётов и т. д. Фактически, это были выкройки, которые нужно было аккуратно наклеить на плотный картон, положить под пресс и высушить, затем вырезать и согнуть по указанным пунктирным линиям детали конструкций, собрать и склеить танк или самолёт. Работа трудная и кропотливая. Но зато, если хорошо сработать, получается настоящая модель самолета или танка, с которым потом можно играть. Я, высунув язык, вырезал часами детали крыльев самолета или башни танка и находился при деле. Вся гостиная была засыпана обрезками бумаги (которые потом приходилось самому убирать). Клеить оказалось очень трудно, лицевую часть рисунка нужно стараться не перепачкать, вырезку не помять. Когда у меня что-нибудь получалось, я чувствовал невероятную гордость. Впрочем, кажется, этим трудом я стал заниматься годом позже, когда мне стали доверять ножницы.
А ещё я любил смотреть картинки в книжках, читать я тогда не умел.
Мама мне накупила много всяких книг на русском языке. В Нью-Йорке был магазин «Международная книга», где продавались хорошие книги с картинками. После того, как мама прочитывала мне сказку, я долго разглядывал картинки, размышляя над содержанием сказки.
Мне купили толстую книжку в сером переплете - сказки братьев Гримм. Картинки были чёрно-белые, стилизованные под немецкую классическую гравюру (как я узнал потом). Так я познакомился с знаменитыми сказками: «Мальчик с пальчик», «Золушка». Там жили Бременские музыканты, сильные, но глупые великаны, слабый, но умный и хитрый портняжка, там пыхтел горшочек с сладкой кашей, наверно, манной. Читала мама и сказки Пушкина, хотя я их хорошо знал ещё с "китайских" времён. Новыми оказались сказки про Оле Лукойе и американские сказки про братца Кролика и братца Лиса.
Была у меня целая гора комиксов, мягких журнальчиков почти без текста, сюжет состоял из последовательности цветных картинок, они вкусно пахли типографской краской, пока были свежие. А героями сюжетов были Микки Маус, утка в матроске - Дайнал Даг, красивая девочка с желтыми волосами (Голд лакс). Развитие сюжета можно было проследить по картинкам, на которых имелись короткие пояснения, в легких облачках вылетающие изо рта или головы персонажей. Кроме того, если кого-то, например утенка, посещала светлая мысль, то в облачке рисовалась лампочка, если у него возникал вопрос, то рядом с головой рисовался вопросительный знак, а если персонажа переполнял наплыв чувств, то - восклицательный знак.
Я до одурения листал комиксы и разгадывал их содержание, а мама, когда приходила, прочитывала сопроводительный, куцый текст и подтверждала или опровергала мои домыслы. Это была такая игра. Впрочем, скоро я и без текста смог лучше мамы разгадывать смысл нехитрых рассказиков. Позже, когда я увидел всех этих героев в мультфильмах Уолта Диснея, интерес мой к смешным картинкам ещё увеличился. Кстати, мир героев Диснея в то время уже был целой самостоятельной культурой-индустрией в Америке. Одним словом, их деяния всеми воспринимались как истории среднего американца. Они, эти герои, красовались в рекламах, на обертках конфет, салфеток и ещё невест, где.
Обычно, раскидав по полу ровным слоем элементы конструкторов, кубики, комиксы, машины, я забирался под кровать и оттуда стрелял из автомата в немцев. Мама вытаскивала меня за ногу из-под кровати и заставляла собирать все игрушки в коробку. Мне тоже не очень нравилось, когда на полу всё разбросано, но собирать игрушки было лень. Я хныкал, напоминая маме, что я, мол, ещё маленький и очень умаялся, но мама была непреклонна. Игрушки приходилось собирать самому. Устав к вечеру, я, как убитый, засыпал в своей кровати среди белых хрустящих простыней, утонув среди мягких, пахнущих свежей стиркой подушек.
Во сне ко мне приходили видения. Это были светлые дворцы Радж Саманда, белый песок Пирамид, пёстрые базары Калькутты и каменные храмы с наглыми обезьянами. Я вдыхал запахи тропических сладостей и солёного ветра Атлантического океана. Я вновь путешествовал по огромному Миру, вновь боялся и ненавидел самолёты.
Когда я сегодня вспоминаю эпизоды своего путешествия, мне кажется, что это фрагменты из снов моего детства.


20.03.2021 в 20:10


Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридическа информация
Условия за реклама