Дневник Тараса Шевченко - 43

 27 [июля]. Сегодня за обедом Ираклий Александрович [Усков] сообщил мне важную художественную новость, вычитанную им в "Русском инвалиде". Новость эта для меня интересна своею неновостью. "Инвалид" извещает, что, наконец, колоссальное чудо живописи -- картина [А. А] Иванова -- Иоанн Креститель[1] окончена! и была представлена римской публике во время пребывания в Риме вдовствующей императрицы Александры Федоровны[2] и, по словам самого художника (в газете сказано -- скромного) произвела фурор, какого он не ожидал. Дай, боже, нашому теляті вовка ззісти Но мне что-то страшно за автора Марии Магдалины.[3] Двадцатилетний труд сохранил ли сочность и свежесть жизни? Не увял ли он, как южный роскошный цветок, от долгого и ненужного поливанья, не заплесневел ли он, как хмельное пиво, от долгого брожения? Боже сохрани всякого артиста от такого печального и запоздалого урока.

 Еще будучи в Академии, я много слышал об этом колоссальном, тогда уже почти оконченном, труде. Художники нерешительно говорили о нем; аматеры решительно восхищались,-- в том числе и покойный Гоголь. Карл Павлович Брюллов никогда ни слова не говорил о картине Иванова, самого же Иванова в шутку называл немцем,-- т. е. кропуном, а кропать, по словам великого Брюллова, верный признак бездарности,-- с чем я не могу согласиться в отношении Иванова, глядя на его Мэрию Магдалину.

 Восторженное письмо Гоголя ничего не сказало художнику, ни даже опытному знатоку об этом произведении.[4] Теоретики все одним миром мазаны. Граф де-Кенси[5] написал отличнейший трактат о Юпитере Олимпийском -- статуе Фидия, издал его in folio, великолепно для своего времени (в начале текущего столетия), и, если бы не приложил к своему роскошному изданию рисунков, художники бы подумали, что душа самого великого Фидия говорит устами вдохновенного графа. Но неуклюжие изобличители -- рисунки испортили все дело. Как после этого верить этим восторженным теоретикам? Говорит как будто и дело, а делает чорт знает что. Почтенному графу, вероятно, нравились эти рисунки-уроды, если он приложил их к своему ученому трактату.

 Как бы я был рад, если бы картина Иванова опровергла мое предубеждение: к коллекции моих будущих эстампов à la aqua-tinta прибавился бы еще один великолепный эстамп.

 О картине Моллера[6] "Иван Богослов проповедует на острове Патмосе во время праздника вакханалий", о которой я случайно прочитал в "Русском инвалиде что она показывается в Петербурге публично в пользу раненых в Севастополе,-- не знаю, почему я имею выгоднее понятие о картине Моллера, чем о многолетнем произведении Иванова.[7]