В конце июля 1944 года нас погрузили в товарные вагоны и повезли на Запад.
Наш эшелон состоял из 20-25 вагонов, в нём была полевая кухня, где готовили нам баланду. В вагонах стояли сбитые нары с соломенными тюфяками и параши. Впереди товарных вагонов находился один пассажирский вагон для нескольких немецких офицеров, сопровождавших эшелон и для конвоиров. Конвой состоял из "власовцев". Через них мы ещё в Польше пытались узнать, куда нас везут, но они сами ничего об этом не знали.
Путь пролегал через Варшаву, Франкфурт на Одере, Лейпциг, Франкфурт на Майне. Проследовав через эти города, мы очутились во Франции. Если по Германии поезд шёл с обычной скоростью, правда, иногда и на мелких станциях стояли по несколько дней, то во Франции эшелон едва тащился - передвигался не быстрее, чем 15 километров в час. Из разговоров с конвоирами выяснили, что это из-за французских партизан - "маки", которые часто разрушают железную дорогу.
Наличие партизан придало нам уверенности в том, что надо бежать. Франция это не Польша, где поляки, враждебно настроены против русских, и не Германия, где любой немец сдаст тебя в полицию. О побеге мечтали давно. И вот снова возник разговор, теперь уже на реальной основе. Переговорив с наиболее активными в вагоне, решили: бежать!
Решили открыть двери вагона. Необходимо было поднять заложку-крюк, на который снаружи была заперта дверь вагона. В Польше и в начале пути по Германии, этот крюк заматывался проволокой. Теперь, во Франции, конвоиры перестали его заматывать, и просто забрасывали сверху. Чтобы открыть дверь вагона, надо было прорезать её рядом с заложкой-крюком в двух местах, а затем выломать доску и, просунув руку в щель, откинуть крюк. В вагоне у нас было несколько перочинных ножей. Резали, в основном днём, при движении поезда. При остановке поезда, на месте разреза вешали шинель. Щепки и стружки тщательно собирали и складывали на нарах в углу, под матрац.
Как я уже упоминал, наш эшелон конвоировали "власовцы". Они не подпускали французов к нашему эшелону. Кричали и по-русски: "не подходи!", "отойди!", и по-немецки: "раус!", "вег!". Но сами, на остановках, подходили к теплушкам, в которых нас везли, и через окно, забитое решёткой, спрашивали: есть ли у нас, у пленных, вещи, которые мы готовы сменять на хлеб. Их интересовала обувь, шинели. Гимнастёрки и шаровары на пленных были в таком виде, что и интересоваться-то ими было неудобно. А обувь и шинели, хоть и были весьма далеки от идеала, но, обычно, ещё имели некоторый "торговый" вес. Этим и пользовались голодные пленные ребята, отдававшие последнее, в надежде получить кусок хлеба. После того, как торг через решётку приводил к согласию, конвоиры откидывали крюк-заложку и, немного отодвинув дверь вагона, рассматривали предлагаемую вещь. Сразу прикидывали, смогут ли они обменять эту вещь у местного населения на самогон. Если убеждались, что вещь того стоит, то давали пленному булку чёрного чёрствого хлеба. Цена была одна - булка чёрного хлеба. Хлеб, надо полагать, был у них в избытке. В избытке за счёт покойников из числа пленных, которых почти ежедневно уносили из эшелона. Если снятая с покойника шинель ни на какой обмен уже не годилась, то её могли вручить и пленному, отдавшему свою шинель за хлеб.
Конвоиры заприметили мои хорошие, почти новые ботинки, и, когда я подходил к приоткрытой двери вагона, настойчиво пытались соблазнить меня булкой хлеба. Я не соглашался и уходил в глубину вагона, чтобы не дразнить конвой. За день перед побегом ребята решили "сдать" конвоирам всё, что можно, с той целью, чтобы те, обменяв наши вещи на самогон, пришли в состояние потери бдительности. Вот тогда и обменял я свои ботинки на хлеб, да и получил ещё пару развалюх-сапог на подмену. Так же поступили ещё несколько человек. В вагоне оказалось несколько булок хлеба. Его мы разделили и припрятали для дороги. А конвоиры к вечеру, были уже навеселе. Это означало, что ночью они будут дрыхнуть на своих постах. Наш побег будет обнаружен не раньше завтрака, когда эшелон будет уже далеко от места побега.
Мы разбились на группы по 4-5 человек. Договорились, что группы должны продвигаться по территории по отдельности, не объединяясь.
Наступила ночь. Дверь была уже почти прорезана. Несколько усилий и образовались щели. Выломали доску, отбросили крюк и отодвинули дверь. Поезд едва тащился. Немедленно стали прыгать в темноту. Мы своей пятёркой прыгали первыми. Я выпрыгнул третьим. Прокатился по откосу. Поезд медленно простучал на стыках рельс, прошёл мимо. Вот и последний вагон с фонарём. На площадке видно двух конвоиров, они ничего не заметили. По-моему, они спали! Подождал, пока последний вагон скроется. Меня окликнули. Я отозвался.
Нас пять человек: Александр, Виктор, Володя, Юра и я. Все выпрыгнули нормально, все могли идти. И мы пошли в сторону от железной дороги. Лес оказался рядом. В темноте прошли немного по лесу. Неожиданно нащупали лесную дорогу и шли по ней, пока не начало светать. Стали видны отдельные деревья, и мы углубились в лес, шли теперь рядом с дорогой. Всего шли часа четыре. Наконец, вышли на опушку леса, на большую поляну. У просёлочной дороги, на поляне стоял двухэтажный дом и большой каменный сарай. Посовещавшись, мы решили обойти хутор по опушке леса. Не успели мы сделать и десяти шагов, как услышали: "Hande hoh!" (Руки вверх!) Окрик был по-немецки, нас приняли за немцев, так как, на нас было, хоть и поношенное, но немецкое обмундирование. На нас с двух сторон были направлены два автомата. Пришлось поднять руки. Так я попал в плен второй раз.
